В этот день грузовик с брезентовым верхом и надписью «Бетоннштайнфабрик АГ» не появился в лагере. Не приехал он и в последующие дни. А судьба двадцати советских военнопленных так и осталась неизвестной. Правда, недалеко от озера Филиппстайх местные жители однажды сентябрьской ночью слышали несколько резких пулеметных очередей. Да ведь чего только не бывает в расположенном неподалеку от фронта городе. Нередко полевая жандармерия ловила дезертиров, скрывающихся в брошенных домах, сараях или подвалах. Случались и перестрелки с русскими парашютистами, которые, по слухам, десятками забрасывались в предместья Кёнигсберга…
Прошло чуть более четырех месяцев… И снова в Гросс Фридрихсберге развернулись события, представляющие для нас, собирающих по крупицам сведения об укрытии культурных ценностей, несомненный интерес. Теперь они уже связаны с другой важной фигурой, некоторым образом соприкоснувшейся с одной из тайн Третьего рейха, — генералом Отто Ляшем.
Из статьи Михаила Брагина
«Крах Восточной Пруссии»
«…Комендант Кёнигсберга генерал Ляш. Его судьба закономерна и отражает судьбу Восточной Пруссии.
Безусым лейтенантом тридцать с лишним лет назад участвовал Отто Ляш в составе 1-й кавалерийской дивизии в битве у Танненберга. Все три десятилетия готовился Ляш к новой войне. Он достиг поста командующего восточнопрусским военным округом. Он жил здесь же, в прусском городке Морунгене. Свою семью, свою вотчину он собирался защищать как только мог. Ляш воевал под Ленинградом, успел бежать из-под Львова и был назначен как испытанный в боях командир, отлично знающий Восточнопрусский театр военных действий, комендантом Кёнигсберга…»
За всю свою довольно продолжительную военную карьеру генерал Отто Ляш не испытывал столь тягостного, гнетущего чувства безысходности. Казалось, в один миг рухнула продуманная и тщательно подготовленная система обороны. Войска, закрепившиеся в районе Гумбинена и Пилькаллена, 13 января подверглись массированному удару русских и начали стремительно отступать в западном направлении. Очень скоро стали понятны оперативные цели противника — расчленение всей восточнопрусской группировки, окружение Кёнигсберга и плотная изоляция его от других частей вермахта, действующих на Земландском полуострове. К 27 января немецкие войска вынуждены были отступить с боями в ближайшие пригороды Кёнигсберга, а во второй половине дня передовые части Красной Армии перерезали шоссе Кранц — Кёнигсберг. С юга им оставалось продвинуться километров на двадцать, чтобы выйти на берег залива Фришес Хафф. Любому здравомыслящему человеку становилось ясно, что окружение Кёнигсберга — фактически дело одного-двух дней. Еще утром этого январского дня командующий первым военным округом генерал Ляш побывал в Пиллау, где обсудил с морским комендантом порта вопросы эвакуации населения на судах военно-морского и гражданского флота. Ведь лишь 27 января руководство НСДАП пошло на объявление массовой эвакуации.
Возвращаясь утром из Пиллау, Ляш был потрясен зрелищем страшной паники, охватившей жителей Кёнигсберга. Все шоссе было запружено повозками беженцев. Толпы людей везли свой скарб в телегах, детских колясках, на велосипедах. Крытые фуры с железными трубами печек-времянок, простые крестьянские повозки с большими деревянными колесами, аккуратные фургончики с затейливой готической вязью надписей — все это перемешалось в сплошную массу, лавину, которая со стоном и плачем двигалась к морю, спасаясь от надвигавшихся войск Красной Армии. Пропаганда Геббельса сделала свое дело: десятки тысяч людей, бросая свои дома и имущество, в дикой панике рванулись в Пиллау — единственное, как им казалось, спасение от «безжалостных азиатских орд». Женщины, несущие на руках укутанных в одеяло детей; молчаливые старики и старухи, сидящие в повозках среди груд чемоданов, тюков, ящиков; трескучий январский мороз; пронизывающий северный ветер и отдаленный грохот канонады — все это ассоциировалось у Ляша с одним словом: «фергельтунг» — «возмездие». Но это было не то возмездие, о котором истерически кричал фюрер, обрушивая сотни смертоносных ракет на Лондон[209]. Это было возмездие, приходящее с востока, от стен Москвы, Ленинграда и Сталинграда, и найти спасения от него, Ляш это знал точно, было уже невозможно.
По приезду на командный пункт округа, размещавшийся в доме лесника, что в полукилометре к югу от Модиттена[210], Ляш принял доклад полковника фон Зюскинд-Швенди, который сообщил, что, по данным разведки, части Красной Армии наступают по всему фронту, огибая Кёнигсберг с севера и юга, и достигли к семнадцати ноль-ноль линии Трутенау — Мандельн — Крауссен — Людвигсвальде[211].
Ляш понимал, что если не удастся провести перегруппировку наличных сил, то противник уже к исходу следующего дня может ворваться в город. Об этом же говорил и начальник штаба. У полковника были свои предложения на этот счет, и он проработал их уже с начальниками отделов Iа и Iс[212] майором Кохом и полковником Нотцни фон Гожински. Ляш было хотел сразу перейти к обсуждению необходимых мер, но Зюскинд-Швенди торопливо доложил, что уже несколько раз звонил гаулейтер и интересовался, где генерал, и просил срочно связаться с ним. Имение Коха было совсем рядом, и Ляш, прихватив с собой оперативную карту в планшете, отправился на доклад к «имперскому комиссару обороны».
На переезде машина простояла минут двадцать, пока мимо не проследовал на медленном ходу состав из пассажирских вагонов, подножки которых были буквально облеплены беженцами. Они стояли у многочисленных дверей, судорожно вцепившись в поручни, держась за выступы открытых окон. Наиболее решительные взгромоздились на крыши вагонов, другие — сгрудились, балансируя на сцепках… Маневровый паровоз, испуская клубы дыма и пара, подавал протяжные и хриплые гудки. На фоне заснеженных полей и голых кустов этот поезд, состоящий из ярко-зеленых вагонов рейхсбана, казался призрачным видением, неизвестно откуда появившимся и неизвестно куда исчезнувшим. От переезда до имения было около километра.
Машина генерала обогнала колонну из четырех автофургонов, во главе которой ехал бронетранспортер, а позади — грузовик с солдатами. Машины шли тяжело, надрывно ревели дизельные моторы. По-видимому, ящики из свежевыструганных досок, торчащие из-под брезента в кузовах автомобилей, были тяжелыми. «Похоже, гаулейтер что-то свозит в свою резиденцию, да притом в спешном порядке», — отметил про себя Ляш.
Совещания у гаулейтера с предыдущего вечера стали проводиться в подземном бункере, примыкавшем к подвалу дома Коха. После того как части Красной Армии вышли на ближние подступы к Кёнигсбергу и начали массированный артобстрел города, постоянно находиться в доме было уже небезопасно.
Подвалы у дома Коха были как будто специально приспособлены для того, чтобы обустроиться там в случае необходимости: пять больших комнат с узкими зарешеченными окошками у потолка, кухня, душевая комната и ватерклозет, сверкающие керамической плиткой. Попасть в подвал можно было из дома или через небольшой тесный коридорчик с массивной железной дверью прямо с улицы, спустившись по ступенькам в небольшое углубление у фундамента дома. Из подвала длинный тоннель вел в бункер, расположенный к северу от дома. Построенный несколько месяцев назад во время мероприятий по реализации уже упомянутой мной Егер-программы, бункер был оснащен современными устройствами жизнеобеспечения: громадным водогрейным котлом фирмы «Шеффер & Валькер», системой приточной вентиляции и электрогенератором, обеспечивающим автономное функционирование всех устройств. В одном из помещений был оборудован узел связи, имеющий прямые телефонные каналы с гауляйтунгом НСДАП на Егерхофштрассе, зданием правительства на Миттельтрагхайм и комендантом города генерал-лейтенантом Шиттнигом. С помощью шифрованной связи Кох мог оперативно связаться с правительственными учреждениями и военным руководством рейха.
Эрих Кох ждал приезда генерала. В ярко освещенной комнате подземного бункера Ляш застал гаулейтера, его заместителя Гроссхерра, начальника полиции Восточной Пруссии группенфюрера СС Редисса, руководителя отдела СД в Кёнигсберге бригадефюрера Раша и крайслейтера Вагнера, которые
