Староста еще два раза сбегал к каруце, на которой сидели батрак и братья Чорбэ.
— Старшой не велел никому посторонним к нам подходить, — предупредил Бэрдыхан. — Так что вы уж тут сидите, а мы — там.
Конвой и арестованные быстро справились с едой, потом еще раз все, кроме моша Илие и бондаря, приложились к бочонку..
— Разрешите, ваше благородие, я с батраком вместе… гм… на каруце, — робко попросил Бэрдыхан.
— Ха, — удивленно сказал Митикэ. — Его благородие пешком, а арестованный — на каруце! Потеха!
— Молчи! — прикрикнул Цопа. — Сам знаю. Непорядок… Дал глотнуть вина и хочет меня купить! Цопа взяток не берет! Пойдешь, староста, как положено!
Цопа взгромоздился на каруцу. Второй полицейский — следом за ним.
Фэникэ пришлось подвинуться, чтобы все поместились.
— Высади сейчас же этих голодранцев Чорбэ! — крикнул староста вознице. — А не то я вернусь — худо тебе будет!
— Ваше благородие, — обратился Митикэ к Цопе. — Мне кажется, что здесь командуете вы, а не этот босяк. Почему же он приказывает?
— Эй, староста, молчи, а то ты у меня по-другому заговоришь! — захохотал Цопа.
Каруца тронулась с места.
— Стой, чурбан! — закричал Бэрдыхан. — Ты ж не в ту сторону едешь! Нам в город нужно!
— Он какой-то сумасшедший, — испуганно произнес Митикэ. — Ваше благородие, он уже заговаривается!
— Слушай, староста, довольно я тебя слушал! — хохотнул Цопа. — Ты что, себя умнее всех считаешь? Я все вижу! Куда мельница крылом показывала вчера, а? В направление города. Туда мы и едем.
— А где солнце заходило? — не сдавался Бэрдыхан. — За нашей спиной. И сейчас оно всходит за нашей спиной. Значит, мы едем обратно.
— Он что, умнее всех, ваше благородие? — спросил Митикэ.
— Вся рота шагает в ногу, один поручик не в ногу! — сказал Цопа. — Откуда едет каруца? Ну, ты, отвечай! — И старшой пальцем ткнул в спину возницы.
— Из Слободзеи, откуда же, — не оборачиваясь, отозвался возница.
— Из села едем в город, — пояснил Митикэ. — Возница нас в попутчики взял.
— Вот видишь, староста! — засмеялся Цопа. — Твои же волы из села пришли с той стороны, а?
— Да, — почесал живот Бэрдыхан. — Чудеса!
— Значит, поворачивать не будем? — спросил возница.
— Ха! — крикнул Цопа. — Ты ехал из Слободзеи в город? Так и поезжай, как ехал!
Каруца заскрипела; арестованные, чтобы не глотать пыль, которую поднимали волы и колеса, пошли сбоку.
— Старичка-то подсадить надо, ваше благородие, — сказал Митикэ Цопе. — Мош Илие — человек известный, знаменитый. И вдруг — свалится на дороге. Большие неприятности могут быть…
— Ну? Ты так думаешь? — обернулся к Митикэ Цопа. — И впрямь, старикашка слабоват… Вина нынче с нами не пил.
— Старик, видать, хворый. Еще нахлобучку из-за него заработаешь… А ну-ка, мош, лезь сюда!
Бэрдыхан застонал от зависти.
Братья помогли мошу Илие усесться в каруцу. Полицейские посадили копача между собой, чтобы он не разговаривал с посторонними.
Солнце припекало все сильнее. Монотонное покачивание телеги убаюкивало.
— Ты меня каждые сто шагов под бок толкай, — сказал Фэникэ Цопа. — А то кто за вами присматривать будет?
Через сто шагов Фэникэ так толкнул Цопу, что тот едва не выпал на дорогу.
— Черт! Дракул! — заорал Цопа. — Словно конь меля лягнул — едва дух перевел! Лучше ты меня толкай, — попросил он Митикэ. — Как увидишь, что дремлю, толкай.
Цопа сквозь дрему мечтал о привале, о еде.
— Эй, скорей бы село. Какое-нибудь! — сказал второй полицейский.
Дорога выгнулась змеей, огибая курган, и вдали показались хаты.
— Слободзея! — закричал Бэрдыхан, когда каруца проехала еще шагов триста.
— А кто его знает! — зевая, произнес возница.
— Я же говорил, я же говорил! — замахал руками староста.
— Молчать, — пробормотал разомлевший Цопа. Никаких Слободзеи! Едем, там разберемся.
Каруца въехала в Слободзею. Возница остановился возле первых хат.
— Где мы? — спросил Цопа, соскакивая на землю.
— Слободзея! — г сказал старик, сидящий возле придорожного креста.
— Я же говорил, я же говорил! — твердил Бэрдыхан.
— Язык у тебя что сорочий хвост, — сказал калачник Тимофтэ.
— Или как мельничное крыло на ветру, — улыбнулся вихрастый мужичок. — Ни минуты покоя!
— Мельничное крыло, мельничное крыло, — схватился за подбородок Цопа, задумался на мгновение. — Ветер ночью повернул мельничное крыло! — вдруг воскликнул он. — Поэтому мы и ошиблись.
— А как же каруца? — спросил Бэрдыхан. — Моя каруца ведь приехала из села! С той стороны.
— Мы ехали из села, но возле мельницы повернулись, — сказал Митикэ, — нас занесло. Вот этот вол, когда слышит запах вина, становится одержимым.
— Да, вредная животина, — согласился Бэрдыхан. — Сколько я из-за нее горя хлебнул. У-у, черт рогатый!
— Я ж пытал у вас, — угрюмо сказал возница, — заворачиваем или нет.
— Это как у Тындалэ и Пэкалэ случай был, — усмехнулся Митикэ. — Работали они у мельника, мельник жадный… Ничего за работу не заплатил. «Вы, говорит, мне крыло у мельницы сломали». А сам ведь сломал, когда пьяный был. Тогда Тындалэ и Пэкалэ рассердились и еще два крыла обломали. Остался ветряк с одним крылом. Мельник от злости сбесился. А что поделаешь? И решили так: на кого ветряк покажет, тот виноват. Легли спать: мельник с одной стороны мельницы, а Тындалэ и Пэкалэ — с другой. Договорились: в чью сторону к утру крыло станет, тому и чинить. Мельник ночью взял да крыло-то и повернул в сторону Тындалэ и Пэкалэ. Тындалэ это приметил. Как только мельник уснул, побратимы крыло взяли да на него повернули. Утром глаза протерли — ветряк прямо на мельника показывает: вот кто виноват!
— Кто ж виноват, что мы сюда обратно вернулись? — мрачно спросил Цопа.
— Так ветер же, ваше благородие! — невинно сказал Фэникэ.
К каруце подошли Костикэ и несколько крестьян. Самый старый из них поклонился Цопе:
— Милости просим, ваше благородие! Поезжайте к дому старосты, гостем будете! Не ехать же вам назад, в жару. Ведь вон как полыхает.
— А почему в селе… шумно? — тревожно огляделся Цопа и положил руку на саблю. — И народ опять… бродит?
— Клака[12] сегодня в селе, — сказал Костикэ. — Мне дом строят…
— А, клака!… — облегченно вздохнул Цопа. — Тогда другое дело. И спросил второго конвойного: — Ну, как посоветуешь — останемся?
Полицейский отрицательно покачал головой.
— Хорошо, — сказал Цопа. — Значит, остаемся!
