известно, типично не курортное.
Мы послали ему по месту пребывания от коллектива телеграмму и отдельно — кто во что горазд — тоже стали посылать поздравления.
Потом очевидцы рассказывали, что директор был растроган, что весь санаторий его тоже поздравлял, и все получилось очень душевно и симпатично.
Николай Николаевич ответил большим письмом — прямо на местком. И там фамилии всех тех товарищей, кто его в индивидуальном порядке поздравил, были перечислены. Всех, кроме Нуликова. Народ удивился, потому Нуликов квитанцию показывал — двадцать пять слов общей сложностью в десять рублей!
Сам Нуликов был так огорчен, что даже бюллетень взял на два дня. И его работу по производству мозговых извилин пришлось мне делать — не срывать же график!
Когда директор прибыл из санатория, кто-то не удержался и сказал ему:
— Даже странно, Николай Николаевич, как вы, человек чуткий и с высшим образованием, забыли в своем ответе Нуликова упомянуть. Мучается человек до невозможности, даже норму не перевыполняет уже две недели.
— Не может быть! — забеспокоился директор. — Этого не может быть!
Он тут же достал из ящика стола все поздравительные телеграммы, общим числом тридцать штук, и мы прямо по списку проверили — Нуликова не было.
— Как же так? — сказал Нуликов страдающим голосом. — Да вот у меня даже квитанция есть... Двадцать пять слов... О деньгах я уже не говорю...
— Интересно, — директор взял квитанцию и полез в портфель. Вынимает оттуда еще одну телеграмму. Сверил квитанцию с номером.
— Она, — говорит. — Доставлена точно. Только гражданин Нуликов забыл под ней подписаться.
И видим мы: вместо имени-фамилии под телеграммой слова:
«Ваш доброжелатель».
Вот что значит рефлекс: привычка сработала.
С того дня у нас на фабрике гораздо легче дышать стало. И теперь все комиссии — от газет, прокуратуры и даже Госконтроля — в других местах работают, где еще нуликовых не удалось вывести на чистую водичку.
БЕЗ ОВАЦИЙ
Знаменитый советский скрипач, неоднократный победитель международных конкурсов, приехал с гастролями на далекий север. Играть ему приходилось в самых сложных условиях: и в небольших домиках перед несколькими десятками слушателей, и в холодных помещениях (ибо снаружи стоял такой мороз, что большой зал невозможно было натопить до нужной температуры), и в ярангах оленеводов.
— Больше всего мне запомнился первомайский концерт, — привычно щуря близорукие глаза, рассказывал мне скрипач. — Слушателей собралось много. Приехали с самых дальних стойбищ и деревень. Возле здания клуба стояло несколько сот оленьих упряжек. Начинаю концерт. Играю первый номер. Кончил. В зале тишина. Представляете — ни одного хлопка. Очевидно, не понравилось. Играю следующую вещь. Опять тишина. Что-то вроде легкого ветерка в конце номера — и все. Понимаете? Первый раз со мной случилось такое! Ну хоть бы один человек поддержал! Никто, никто не аплодирует. Смотрю на аккомпаниатора — он спокоен. Что такое? После третьего номера я спрашиваю пианиста: не кажется ли ему странным это обстоятельство?.. Знаете, что он мне ответил?
«Вы, — говорит, — близоруки и поэтому не видите, что делается в зале. У нас на сцене рефлекторы греют, а там холодно, и вся публика сидит в меховых варежках. Они аплодируют, не снимая их. Поэтому и звука никакого от хлопков нет... А успех большой — не волнуйтесь... Вот сейчас в зале потеплеет, зрители снимут рукавицы, и аплодисменты зазвучат на полную мощность.
ТЕАТРАЛЫ
Мы с приятелем пришли на премьеру и заскучали. Пьеса была переводная, из североамериканской жизни наших дней, но, несмотря на актуальность темы, вялая и нудная. Сзади нас сидела группа молодых людей, которая так живо интересовалась всем происходящим на сцене, так чутко реагировала на каждый жест актеров, на каждое их движение, что нам оставалось только вздыхать и завидовать.
— Вот, — шепнул мой приятель, — подросло новое поколение театралов, а мы с тобой отстали. Не понимаем интересов молодежи. Так же глупо, очевидно, себя чувствует человек, который сорок лет не был в кино: ему все кажется на экране странным, он не понимает, чем соседи восторгаются... Отцвели уж мы с тобой, братец.
А все внимание молодых зрителей по-прежнему было приковано к сцене. Их бинокли ни на секунду не отрывались от героев спектакля. Стоило новому персонажу появиться из-за кулис, как вся группа театралов замирала от благоговения, а кое-кто даже начинал что-то судорожно царапать в блокноте.
— Они, наверное, писать о спектакле будут, — шепнул я другу. — Вот молодцы!
Кончился первый акт. Несколько вялых хлопков раздалось где-то в районе директорской ложи. Но премьерная публика — это закаленные зрители, имеющие на своем боевом счету сотни, а то и тысячи спектаклей и просмотров, от них трудно ожидать бурного одобрения и вообще ярких эмоциональных проявлений. Поэтому вопрос остался открытым: кто прав? Мы или наши молодые соседи? Мы отстали, а всем представление нравится, или же... Но тут мы услышали разговор молодых театралов.
— Я так и не разглядела отделку на платье Элен, — разочарованно сказала самая хорошенькая из девушек. — У нее вдоль разреза на бедре вышивка или просто строчка? Но во всяком случае этот разрез я беру на вооружение — он идет к блондинкам.
— После третьего акта давайте хлопать сильнее, слышишь, Эдик? — распоряжалась другая. — Пускай актеры выходят побольше — может, удастся кое-что из фасонов сфотографировать.
— А этот жакетик, — сказал один из парней, — я зарисовал. Стильно получится! На танцплощадке все умрут от зависти!
— Театральные художники всегда имеют последние номера заграничных модных журналов, — объясняла хорошенькая девушка подошедшим знакомым. — Поэтому всегда нужно ходить на пьесы из иностранной жизни. И обязательно на премьеру — тогда мы успеваем схватить новинки первыми!
— Ты, Цыпа, из чувих самая чувистая, — произнес ее кавалер убежденно.
Мы с приятелем вздохнули, переглянулись и направились к раздевалке. Когда мы, уже надев пальто, проходили через вестибюль, наполненный курильщиками, мы снова столкнулись с нашими соседями. Они дымили сигаретами и горячо обсуждали форму лацкана у костюма главного героя.
КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ
