— Чистую?
— Чистую.
Симакин нашел какую-то марку в альбомчике, протянул человеку. Тот в думы ударился. В конце концов совсем у другого выменял Симакин четыре новеньких марки на одну потертую, невзрачную, с кошкой. Это обмен называется.
— Ш-ш-ш! — сияет Симакин. — Вы мне удачу принесли.
Мы не понимали. В марках, оказывается, важно все, но, главным образом, содержание. Столько всего можно узнать, собирая марки. Например, в Турции на озере Ван живут кошки, которые плавают под водой и питаются рыбой. Конечно, такие знания неясно куда употреблять, но посмотрели мы с Винтом друг на друга и решили:
— Ладно, берем твой интерес. Гони книги, сами разберемся.
— Вам так повезло, — говорит Симакин, — не представляете! Век благодарить будете…
Было у нас с Винтом свое укромное место, наш штаб. Винт рукастый, все умеет делать, у отца выучился. Оборудовали они у себя с батей верстак в сарае, свет провели, инструменты на стенах развесили. Мы нашли на свалке матрас и притащили сюда — совсем стало уютно и ладно. Лежу я на матрасе, книгу про филателию читаю:
— «Коллекции делятся на тематические, исследовательские, мотивные, документальные, хронологические…»
Винт вздыхает, вырезает из конвертов марки с бумагой, кладет в ванночку с водой, чтоб бумага отклеилась и марки стали годными для филателии. Конверты принес я. Мой отец писатель, пока не признанный. Его не понимают, не печатают, но всегда присылают вежливые ответы, а марки у них в редакциях самые лучшие.
— «Марка «Маврикий» была продана за восемьдесят тысяч долларов», — читаю я.
— Обалдеть! — вздыхает Винт. — Просто обалдеть, на что люди деньги тратят.
— Можно наменять марок, — размечтался я, — потом их продать и купить лодку с подвесным мотором…
— И уплыть отсюда на фиг… — бурчит Винт.
Всегда мы считали себя не хуже других, а теперь наступило время людям завидовать. В классе только и разговоров про будущий поход. Они все, кроме нас с Винтом, собирались у Валентина Дмитриевича дома, разрабатывали маршрут. Он уже договорился с кем-то, и классу выделили три палатки. Деятельный он оказался педагог, вроде пообещали даже вьючную лошадь выдать. Завидно.
Мы подошли к нему на переменке и спрашиваем, когда наш интерес проверять будут. Никто и проверять не собирался. Как скажет Эльвира. Вы представляете, какая у нее в руках власть над нами, у этой выскочки! Делать нечего — идем к нашей начальнице отчитываться за интерес.
Да-а, квартира у нее не какая-нибудь завалюха. Кресла, картины на стенах, книги кругом, посреди комнаты фортепьяно. Сама Эльвира — хоть сейчас в журнал про хороших детей. На голове косынка, фартук, расшитый петухами, тапочки на пушистой шкурке. Стоим мы перед ней обормоты обормотами.
— Да-а-а, — протягивает Винт, — у тебя папа кем работает?
Выяснилось, папу сюда перевели начальником железнодорожного узла, для нашего города — это самый большой начальник, половина людей на «железке» работает. А раньше он вообще был начальником дороги, мы таких больших начальников живьем и не видели.
— Передай ему привет, — говорит Винт. — Они с моим папаней вместе.
— А твой кем?
— Слесарем-инструментальщиком, а раньше дизелист.
— А твой, Сева?
— Замначальника библиотеки, — говорю, — и раньше то же самое…
Усадила она нас напротив какого-то немыслимого музыкального центра, на нем одних кнопок столько, что на Луну улететь можно, если толком в них разобраться. Сама Эльвира засобиралась на кухню, а нам зарядила музыку.
— Лучший интерес, — начала она по-писаному, — это музыка.
— С древнейших времен? — вздохнул Винт.
— Да. История музыки уходит в глубь веков и тысячелетий, — понесло ее. — Люди научились говорить и петь почти одновременно. Слышите! Композитор Лист. Страсть, борьба трагического и светлого начал. Побеждает светлое. Слушаешь — испытываешь гордость за человеческий гений.
Сразу скажу, ничего такого мы не уловили. Играют всякие инструменты хором и по очереди. И никаких чувств за человеческий гений мы не испытали. Меня сразу в сон кинуло, а Винт все креслом скрипел. Я из-за этого и не уснул до конца. Сидит он, глаза пучит на музыкальный центр, а кресло — тресь-тресь. Винт стал высматривать, где скрипит, а кресло — хрум-хрум. Винт поднялся, а оно без него — др-р-р-р. Он очень удивился, под кресло полез. Ножку подергал, а оно на свой манер — кр-р-р. Вздохнул Винт, сел столбом, не шелохнется. Кресло помолчало и опять за свое — тр-р-р-р. Я рот зажал, боялся расхохотаться. Винт шепчет:
— Рассохлось, переклеивать нужно…
Прискакала хозяйка. Интересуется нашими впечатлениями.
— Ничего, — говорим, — хорошо исполняют, только долго что-то…
— Вы пока ничего не поняли, — засмеялась Элла. — Будете ко мне приходить, через месяц без музыки не сможете.
— Извини, — сказал Винт, — у нас уже есть любимое дело.
Выложили мы перед ней марки и начинаем с упоением рассказывать. Лично у меня такого уж восторга не было, но Винта было не узнать. Другой человек. Когда это его марки так пронять сумели?
— Почта существует с древнейших времен, — тарахтел Винт. — Еще древние ассиро-вавилонцы отправляли друг другу письма на глиняных дощечках.
— Вроде как кирпичики — плоские… — вставил я.
— Так вот, — перебил Винт, — марка была изобретена в Англии в прошлом веке. Что такое марка? Знак почтовой оплаты? Не только. Каждая марка — миниатюра, посвященная событию, какому-нибудь лицу или просто чему-нибудь…
Сколько красоты заложено в каждой миниатюре, любовно выполненной художником!
— Марки бывают круглые, — пытаюсь я напомнить о себе.
Винт слова не дает сказать:
— Квадратные, ромбические, треугольные, овальные… Но не меньшее значение имеет форма зубчиков, она бывает трапециевидная, круглая… Называется перфорация… Что такое собирать марки? Это значит все знать про то, что изображено на ней, когда ее выпустили, когда ее погасили.
— Гашением называется, — уже кричу я, — когда ставят штемпель с датой.
— Бывают марки специального гашения, первого дня. То есть в ознаменование какого-то события гасится сразу много марок…
— Мы решили собирать…
— Мы собираем цветы. Флору, говоря по-русски.
— Но не просто цветы…
— Громадное значение имеет тема, — накрывает меня Винт. — У нас она называется «Цветы в легендах и мифах разных стран и народов». Что это? — показывает он хозяйке марку.
— Роза, — говорит она.
— Ха-ха! — заорал Винт. — Мы тоже так думали, а теперь — нет. «Суброза диктум!» — сказано под розой или, по секрету, роза — символ молчания. Но с другой стороны, этот цветок — символ любви. Все богини ходили с розами…
— Замечательно! — сказала Элла. — Не ожидала от вас такого, Виталий.
Меня нету. Винт полыхает от радости. Мне все не нравится.
Потом мы обедали. Хотя лучше сидеть голодным или питаться водой с хлебом. Сидим мы с Винтом за большим столом, на километр друг от друга. Посуды перед нами больше, чем в нашем хозяйственном магазине, перед каждым салфетка стоит торчком. Представьте себе, эта волчица Эллочка успела
