восторг.
…Несчастье пришло. Оно должно было прийти, потому что мы везем с собой Зовущую смерть. Зачем я не выбросил узел Хуана, когда мы выскочили из лагуны в море! Будь проклято то мгновение, когда Хуан принес свой узел на тропу!
Мын помешался на пакетах с Зовущей смертью. Он обкладывался ими, как мешочками с золотом, и, полузакрыв глаза, бредил:
— Я отдам долги… Выкуплю родителей. Мои дети получат образование. Я куплю лавку…
Его бормотание привлекло Балерину. Она схватила один пакет и побежала. Мын озверел. Он бросился за ней с ножом. Но разве можно поймать обезьяну, если она что-то украла? Балерина думала, что с ней играют. Мын бросился в рубку, выбежал с автоматом. Я повис на нем, отнял автомат. Мын визжал, как предводитель стаи обезьян, а Балерина сидела на мачте и скалила зубы. Она не любила Мына. И чтобы насолить ему, разорвала пакет… Мын онемел. Балерина отбросила пакет, и он упал за борт, а Мын застонал.
— Ты отдашь свой, — сказал он. — Это твоя обезьяна. Она выкинула в воду тысячи долларов. Весь ее тухлый род не стоит сотой доли пакета.
Не знаю, сколько кристаллов Зовущей смерти попало в ноздри Балерины. Она сползла вниз, прошла на четырех лапах мимо нас… А мы стояли как заколдованные, мы не знали, что предпринять, мы боялись ее.
И Балерина шагнула в воду как китайский поэт в древности.
Я молча пошел в рубку, вытащил на палубу свои пакеты и выкинул Зовущую смерть в океан.
— Убью! — закричал Мын. Он схватил автомат и прицелился мне в грудь. — Убью!
— Это мои пакеты, — сказал я.
— Ты мне должен один! Ты должен тысячу долларов!
— Это ты должен Толстому Хуану жизнь, — сказал я. — Балерина тоже была его собственностью. После смерти Хуана она стала наследницей его вещей. И я отдал ей то, что принадлежит ей.
— Я тебя убью! — бесновался Мын.
Он не убил, потому что еще не научился убивать. Я подошел, взял у него автомат и выбросил за борт.
— Чтоб больше никто ни в кого не целился на этом катере, — сказал я.
И долго снимал скорострельную малокалиберную пушку со станины. Поддел ее ломом и спихнул в океан.
А Мын плакал. Он завернул свои пакеты в узел Хуана и потащил вниз, в машинное отделение, прятать.
— Не бойся, — сказал я. — Моя рука больше не прикоснется к Зовущей смерти. Выкинь ее, пока не поздно. Кроме несчастья, она ничего не приносит.
Но Мын меня не послушал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я, Артур Кинг, сын Джеральда Кинга и Марии Ивановны Лобановой, сотрудник газеты «Гонконг стандард», уроженец города Шанхая, британский подданный, холост, брюнет, рост — средний, особые приметы — отсутствуют, угодил в мышеловку, где вместо кусочка сыра была сенсация, вместо стенок из проволоки — границы португальской колонии Макао, а роль хозяйки мышеловки исполняла знаменитая вдова Вонг. Я сидел в мышеловке тихо, как истинная мышь, стараясь не привлечь раньше времени внимания хозяйки, надеясь на удачу, сетуя, что не родился с перепончатыми крыльями, и единственное, что я делал не по правилам, продолжал глотать сенсацию — сыр, но тут уж я бессилен, во мне работал механизм, пружиной которого была профессия, а ключом, при помощи которого механизм заводят, — газета, которую мы, рабы вечного пера, без устали проклинаем и без которой тем не менее наша жизнь лишена смысла.
Боб сразу все понял, и глаза у него загорелись. Он подобрался, словно перед прыжком с третьего этажа, и стал как будто меньше ростом.
— Артур, — сказал он с хрипотцой Армстронга, — как бы там ни было, что бы ни произошло, я с тобой… Такой «гвоздь»! Старик, не отчаивайся! Если даже твои кишки намотают на провода, ты должен гордиться — твою последнюю работу будут изучать в университетах как классику. Помнишь — к сожалению, имя журналиста забыл — материал… Ну, купил журналист у какого-то чанкайшистского генерала план вторжения на континент?.. Да знаешь ты эту историю. Вот это работа! Класс! И ведь был корреспондентишко какой-то калифорнийской газетенки. Тираж скупили. К читателям газеты не попали. Но это не имеет значения.
— Я не согласна, — возразила Клер. — Не работаете же вы ради самой работы! Для чего тогда садиться на тигра? Ради острого ощущения?
— Мозг рядового читателя устроен вроде грохота, — возразил Боб. — Но в отличие от грохота в нем не застревают даже золотые самородки — все вымывается. Обычную информацию рядовой читатель забывает, не дочитав газеты, сенсацию помнит до новой сенсации.
— В этом виновата сама газета, — сказала Клер.
— К сожалению, — не согласился Боб, — газета издается на вкус определенного читателя. У меня на родине процветают десятки, если не сотни, листков, прославляющих нацизм, точно не было ни Гитлера, ни концлагерей в Европе, ни мировой войны… Один француз сказал: «Память человечества устроена так, что пуля влетает в одно его ухо, а вылетает из другого». Француз прав.
Он разбавил джин апельсиновым соком, жадно выпил.
— Журналисты — золотоискатели, — сказал он задумчиво. — Только мы можем оценить те самородки, которые остаются на грохоте информации, и отличить алмаз от пустой породы. Вот почему, Артур, я с тобой. В конце концов, это и мой бизнес. Вхожу в пай.
И он протянул мне руку.
— Меня возмущает твой цинизм, — сказала Клер. — Неужели вы, журналисты, охотники за новостями, не знаете, что происходит во Вьетнаме? Золотоискатели… Вы соучастники преступления, потому что знали и умалчивали о массовых убийствах и зверствах в Индокитае. Там хуже, чем при нацистах.
— Клер, — вмешался я. — Для того чтобы выступить с обвинением военщины, этих всесильных ящеров, нужны факты, и убийственные факты, от которых невозможно отпереться. Нужны свидетели, сотни свидетелей.
— И у вас не было этих фактов? Да весь земной шар свидетель преступления!
— Представь себе, что легче сослаться на весь шарик, чем раздобыть двух живых свидетелей.
— Я не верю…
— О, военные теперь стали умными! — изрек Боб. — Потому что прячут концы в воду. Им есть что прятать. Что ж, думаешь, любая газета имеет возможность послать корреспондента в Сайгон? Ничего подобного! Мираж. Информация тщательно фильтруется, чтобы народ в Штатах не имел ни малейшего понятия об истинном положении вещей. Во время корейской войны Макартур выгнал корреспондентов из Кореи. Всех! Многие не смогли зацепиться даже за Японию. И это объяснялось «интересами национальной безопасности». Очень удобная дубинка, которой можно бить наотмашь и наповал всякого, кто выступит с критикой военщины. В Штатах по этому поводу в конгрессе подняли шум. Макартуру пришлось пойти на кой-какие уступки — был введен… был назначен офицер по печати. От него зависело, кого пустят, а кого не пустят в Корею. И он фильтровал газетчиков, и не только людей, но и сообщения, которые они посылали в газеты. Позднее был назначен другой офицер… Кажется, из разведки, из ЦРУ, черт его разберет откуда. С подобными организациями шутки плохи! Артур, тебя не пускают во Вьетнам? Чем ты их допек?
— А, — махнул я рукой. — Старая история. Военные разворовывали и продавали на черном рынке медикаменты…
— Понятно, из-за чего на тебя косился Дубль М, — сказал Боб.
— Кто? — не поняла Клер.
