— Лечите?
— А ты как думал? Бросили?
— Травами? Отварами?
— И травками. Где и сальца нутряного вотру. Припасла. Заговор знаю.
— И помогает?
— Прицепился, — всплеснула руками Тужилина. — Тебе какое дело? Ты кто мне — сват?
— Ему уход нужен…
— Ага. А я, значит, его брошу… Не бойся, не обижен. Вон на руках таскаю, а он не грудной. Кто ж так в: больнице за ним ходить станет? Швырнут на грязную койку, да и позабудут.
— Извините, Евдокия Николавна. А вы ему — кто?
— Баба с возу.
— Я интересовался в деревне… Последние шестьсемь лет вы проживаете здесь постоянно… У меня верные сведения?
— Наболтали, паразиты.
— Без прописки?
— Арестовывать будешь? Или штраф пришлешь?
— Не сердитесь, Евдокия Николавна. Меня интересует характер ваших отношений.
— Какой еще к шутам характер?.. Два старика. Помогаем друг дружке вдвоем все ж полегче. Его дети бросили, разъехались по БАМам своим да по тундрам, а у меня и вовсе никого не осталось. Всех родичей пережила, никак не помру. Из Барановки я. Тут недалеко, верст пятнадцать. Там дом у меня пустой стоит. Давно б продать надо, да Пашенька не советует. Пенсию там получаю.
— Почему не зарегистрировали брак?
— Ту-у — брак. Еще спроси, почему венчаться не пошли. Милый ты мой. Того и гляди, со дня на день хлопнемся. Мы ж не живем, мы смерти дожидаемся…
Если Пашенька вперед помрет, я одна и часу жить не стану.
— А дом у вас справный.
— Да чего ж ему не быть справным? Не ленивые мы, копаемся помаленьку. Пашенька дерево любит. Чуть полегчает, сейчас опять пилить да строгать, опять себе напридумает. Тем и держится. А так-то он хилый. То спину прихватит, то ноги не ходят. Вот и отпаиваю.
— На память не жалуетесь?
— Да какая память, милок? Ни капельки не осталось.
— Скажите, Евдокия Николавна, в тот день, во вторник, Павел Никодимыч из дома уходил?
— И тот все про вторник спрашивал… Не знаю, милок, не помню. У нас заведено — дачники после выходных съедут, он утречком в лес ходит.
— Зачем?
— Своя у него надобность. Любит. Вот и ходит.
Грибков наберет, ягод… Глядишь, какую осинку припрет.
Сам еле живой, а прет…
— Таким образом и отстроился?
— Ах, нехорошо думаешь, — осуждающе покачала головой Тужилина. — Тот, что до тебя приходил, аккуратнее спрашивал… Ветеран он у нас. Человек заслуженный, ему и выписывают. И трактор дадут… Он по любви строит.
— В лес ходит — с топором?
— А?
— С топором, спрашиваю?
— Как же без топора, ежели надумал срубить? С ним.
— А сейчас он где?
— Кто?
— Топор.
— Аа… Топор-то… Здесь, где ж ему быть. У сарая на чурбачке. Я завчорась курицу им зарубила.
— У вас и куры есть?
— Держим… Бульончик сварила. И второе Пашеньке… Да он, видишь, не ест ничего. Измучилась.
— Мы посмотрим на топор, вы разрешите?
— Валяй гляди, коли делать нечего… Там заодно полешко мне разруби, а то не совладаю никак. Сучковатое попалось.
— Полешко?
— Я говорю, может, подтопить придется. Вон у тебя помощники какие бравые — расколют?
— Хорошо. Чуть позже. А пока вот что скажите мне, Евдокия Николавна. В тот день, когда слег, Павел Никодимыч принес что-нибудь в дом?
— Не донес. По дороге бросил. Бегала — подобрала. Березка молоденькая.
— Тоже у сарая лежит?
— Не, милок. Распилила да сожгла. Ему она ни к чему, а мне мешалась. Сухонькая. Я ее мигом, — Тужилина вдруг осеклась и встала руки в боки. — А чтоито ты мне все мелкие вопросы задаешь? Ишь, какой дотошный. Про березку, про топор. Зачем тебе?
— Хорошо. Будут вам вопросы и покрупнее, — Изместьев пересел поближе к свету, к лампе.. — Вы сказали, Павел Никодимыч воевал?
— У, орденов — на подушке не помещаются.
— И характер — боевой, соответствующий?
— Может, и был когда. А теперь… на печи воюет. С тараканами.
— Какой он? В двух словах. Злой? Добрый? Жадный?
— Что ты. Окстись — какой злой. Не-е-ет. Он жалостливый… Может, и вспыхнет иной раз… Сердится, когда обижают.
— Вас?
— Зачем меня? Я сама кому хошь… так махану, что не обрадуется.
— Стало быть, сердится? Не может видеть, когда с кем-нибудь поступают несправедливо?
— Вроде так. Верно.
— И как в таких случаях поступает?
— Кипит… Ой, да куда ему. Думает, воевало не растерял. Пошумит, да и за бок схватится.
Изместьев приподнялся.
— Евдокия Николавна, мы немного побеседуем с хозяином дома? Не возражаете?
— Он же, — запнулась Тужилина. — Иль из памяти вон?
— Не волнуйтесь, мы не забыли.
— Милок, — не на шутку встревожилась она. — Ты и впрямь что-то худое задумал?
— Нам необходимо побеседовать.
— Это как же — больного терзать?
— Не повредим, — сказал Севка.
— Э-ка, не повредим. Нет! — отрезала она. И ускользнула в комнату, прикрыв за собой дверь. — Нельзя! Не пущу!
9
— Стало быть, так, — выключив магнитофон, негромко сказал Изместьев. Приступаем к самому главному. Напоминаю. Действовать осмысленно, сообща…
И еще немного теории. Преступлению всегда сопутствует аффект. Если преступник новичок — а в этом у меня уже нет сомнения, — то в психике его под влиянием аффекта происходят существенные отклонения. Изменяется мыслительный процесс, скорость и правильность ответов, реакций организма, по- другому распределяется внимание, иначе закрепляются и сохраняются навыки и тому подобное. И, что особенно важно, остаются следы преступления. В заметной форме. И наша с вами задача — вызвать аффективные следы, суметь проследить ик и зафиксировать.
— Не потянем, — сказал Иван.
