переехала к сыну и оставила на его попечение собаку, с которой приходилось
гулять утром и вечером, Ревзин впервые столкнулся с этой беснующейся
безжалостной братией.
Он несколько раз жаловался участковому, но тому, видно, нет дела до
старика. И он решил, что не пойдет в милицию, даже если узнает, что эти
коронованные сальными копнами волос владыки двора собираются взорвать его
старый дом вместе со всеми жильцами.
Ну и пусть их! Не случись того, что мучило его последние дни, он и не
собрался бы в милицию. Но происшедшее к дворовым подросткам не относится.
Это серьезнее его личных обид. 'Если я не сделаю задуманного, - думал
Ревзин, - испугаюсь, как боялся всю жизнь, значит, пустыми были все мои
усилия доказать самому себе, что я все-таки честный человек'. Вчера он еще
колебался, но сегодня пойдет прямо к самому большому начальнику.
К старику опять вернулся страх: на этот раз не оставишь просто так
заявление и не уйдешь, убеждая самого себя, что долг свой выполнил
полностью. Придется разговаривать, и, значит, кто-то полезет в душу, в
саму жизнь, тщательно оберегаемую от чужих глаз.
Но он понимал, другой возможности хоть как-то загладить свою давнишнюю
вину может и не представиться.
После полудня подморозило. Ледяные колдобины, покрывшие асфальт,
округлились, стали скользкими.
Идти приходилось осторожно, ощупывая ботинками в галошах дорогу. Даже
клюка крепко, насколько возможно, зажатая в правой руке, не служила
надежной опорой. В мешковато сидящем длинном пальто, пережившем не один
пируэт многоликой моды, старик Ре.взин выглядел нелепо в многолюдном
центре города. Он брел в пестром потоке людей, как выходец из тех времен,
когда по мостовой катили извозчики и воздух не отравлялся запахом
бензинового перегара.
В холле первого этажа областного управления внутренних дел за
двустворчатой, тяжелой, казенного коричневого цвета дверью после свежего
морозного воздуха Ревзину сразу стало душно, застучало в висках.
Но этой жары и запаха новых овчинных полушубков, в которые были одеты
сгрудившиеся у выхода молодые милиционеры, никто, кроме него, не замечал.
Старик снял-шапку.
- Вам что, папаша? - заметил его постовой - коротко постриженный
старшина в новеньком кителе и такой же новенькой фуражке с красным
околышем.
Все в нем, от форменной с иголочки одежды до тона вопроса, показалось
старику воплощением холодной официальности и надменности.
Он открыл было рот, чтобы ответить, но тут гулко хлопнула входная
дверь. Ревзин вздрогнул и обернулся. Вошедший, не посмотрев в его сторону,
предъявил постовому удостоверение и взбежал по лестнице, ведущей на второй
этаж.
- Прошу прощения, - повернулся старик к старшине, - я должен поговорить
с кем-нибудь из начальства.
- Если у вас заявление, лучше передайте в приемную, за углом направо.
Или мне. Моя фамилия Клюев.
Ревзин с недоверием посмотрел на старшину, затем на снова хлопнувшую
дверь и принялся устраивать на голове свою бесформенную шапку, которую до
этого мял в руке.
- В приемной я уже бывал не раз. Все без толку.
- Вы напрасно обижаетесь, гражданин. Таков порядок. Что вы хотите
сообщить? - спросил постовой.
Старик неуверенно потоптался на месте, затем вновь снял шапку,
переложил в левую руку клюку, а правую глубоко засунул во внутренний
карман пальто.
Так же нерешительно поглядывая на старшину, он извлек из недр кармана
аккуратно сложенный листок.
- Присаживайтесь, пожалуйста, - предложил старшина, пробегая глазами
написанное. - Скажите, гражданин Ревзин, вы кому-нибудь рассказывали об
этом?
Старик, успевший сгорбиться на одном из стульев, что длинным рядом
тянулись вдоль стены, покачал головой.
- Нет. Мне до сих пор страшно.
- Минутку подождите. Я доложу.
Старик с горькой усмешкой взглянул на старшину.
Глаза его будто насмехались: 'Вот видишь, я был прав.
Не твоего это молодого ума дело. Зелен ты еще, петушок - красный
гребешок'.
Едва старик вошел в кабинет, Смолянинов сразу узнал в нем человека,
которого частенько встречал в Петропавловском переулке по дороге с работы,
когда тот прогуливал дрожавшую всем тельцем крохотную собачонку.
Ревзин, редко поднимавший глаза во время прогулок, однако тоже узнал
полковника. Даже издали строгая и осанистая фигура Смолянинова вызывала у
него ощущение дискомфорта и досады, как попавшие за ворот короткие волоски
после стрижки. Сейчас, увидев полковника вблизи, старик подумал, что
хозяин кабинета непременно обругает его последними словами и вышвырнет в
коридор. Но ошибся.
То и дело поглядывая на посетителя, которому, поздоровавшись, он
предложил стул, Смолянинов внимательно прочитал заявление. Старик
надеялся, что этим все и обойдется и его отпустят с миром. Но по тому, как
Смолянинов посмотрел на него, оторвав взгляд от бумаги, понял, что
предстоит долгий и, возможно, неприятный разговор.
- Расскажите все с самого начала, - как можно мягче предложил
полковник, поняв состояние собеседника. - И, пожалуйста, подробнее.
Несколько секунд старик молчал, собираясь с мыслями. Наконец заговорил.
Сначала тихо, глядя куда-то под ноги. Но с каждой минутой чувствовал себя
все увереннее, говорил все громче, распаляясь и перескакивая с одного на
другое. В голосе его, иногда срывавшемся, появились обида и горечь.
Ему и в самом деле было на что сетовать. С ним обошлись по-хамски. Но
он не беззащитный и бессловесный Фавник, с которым можно делать что угодно.
Он человек, и пусть теперь этим делом занимаются люди, которые обязаны
защищать человека. Он такой же гражданин, как и все, и имеет право на
защиту.
Ревзин рассказал, что два дня назад, во вторник, вечером, как всегда,
около девяти он собрался на прогулку. Радостно повизгивая и нетерпеливо
перебирая лапками, Фавник прыгал перед дверью подъезда, ведущей на улицу.
Сверху кто-то быстро спускался. Старик хотел пропустить спешившего, взял
собаку на руки. Но догнавший его человек открыл перед ним дверь и вежливо
