Гри-Гри нервничал, понимал, что допустил оплошность, пригрозив колом и двойкой Новодееву. Только теперь он заметил в журнале против фамилии Новодеева пропуски — пропустил два урока. Надо было спокойно отправить его за парту: у мальчишки несчастье, он возбужден. Но все же при любых обстоятельствах лень и грубость остаются ленью и грубостью. Он так и сказал им обоим, а кстати и всему классу.
— Новодеев, Шибанов, при любых обстоятельствах лень и грубость остаются ленью и грубостью.
— Вы первый мне нагрубили! — крикнул Антон.
Он потерял голову. С каждым словом учителя обида Антона нарастала, как снежный ком. Он уже совершенно не помнил себя.
Учитель побелел от гнева, забыл, что он педагог, а перед ним ученик.
— Наглец. Даже смерть отца тебя не исправит.
— От наглеца слышу! — ненавидя учителя, крикнул Антон.
Кажется, он оглох — такая жуткая наступила в классе тишина. Он оглох — от этой мертвой тишины он оглох.
— Вон из класса! — бледный, как бумага, указал учитель на дверь.
Антон его ненавидел, с его усиками, бородкой, его пестрым галстуком, театральными жестами.
— Вон из класса!
— С удовольствием. У вас на уроках мухи дохнут от скуки.
Это неправда. Уроки Гри-Гри были интересны. Учебник в сторону, учебник ему был не нужен, казалось, он живал и в Древнем Египте, и в Греции, и вообще во всех краях мира.
— Мухи дохнут, — глотая слезы, пробормотал Антон и, хлопнув дверью, вышел из класса. Выбежал из школы.
За несколько минут, пока длилась эта дуэль с учителем, сентябрьское небо затянуло тучей, хлынул дождь.
«Как ему отомстить?» — в бешенстве думал Антон.
Дождь лил все пуще, по мостовой уже неслись потоки. Антон, не разбирая дороги, шлепал по лужам. Люди спешили на работу. Сиреневые, розовые, желтые зонтики догоняли и обгоняли его.
Один. На всем свете один.
7
После уроков Ася и Колька, не заходя домой, прибежали прямо к Антону.
— Ду-у-рак! — с порога прорычал Колька Шибанов.
Ася подтвердила — дурак.
Весь день до их прихода Антон пролежал на узкой тахте, тупо уставив глаза в потолок, кляня себя. Зачем он не сдержался? Все привыкли к язвительному нраву учителя истории Гри-Гри. Тот не знал, что папа умер, мама в больнице, счел Антона лентяем: Гри-Гри презирал лентяев, и разве на уроках у него мухи дохнут от скуки?
И вообще как жить без школы? Антон дня не мог прожить без людей. Ему нужны шум и гам перемен, футбольные матчи после уроков, стычки и споры о том, кто талантливее: Михаил Ульянов или Вячеслав Тихонов, и вообще назовите картину последнего времени лучше или даже равную «Биму»? Иногда споры кончались кулачными боями. Михаил Ульянов и Вячеслав Тихонов, он же Штирлиц, он же Иван Иванович из «Бима», не подозревали, что иные их обожатели из-за поклонения тому или другому носили синяк под глазом или шишку на лбу.
Антон размышлял о происшедшем с горьким раскаянием. Кто виноват? Сам поставил на своем прошлом точку.
А мама? Что с мамой?
Антон вскакивал, звонил в больницу. Ему отвечали: позвоните позднее.
Он звонил позднее. Но там или продолжался врачебный обход или лечащий врач срочно вызван куда-то. Антон снова валился на тахту, лежал в тупом отчаянии.
А мама?! В больнице. Ничего не знает, надеется на него. Боль и стыд терзали Антона. Что сделать для мамы? Он не может ничего. Он — ничто.
Но, когда Ася и Колька прибежали и назвали его дураком, он снова забушевал. Мигом встал в оппозицию, ни в чем не раскаиваясь.
— Я не разделяю христианское мировоззрение, — с вызовом сказал Антон. — Если тебе влепят в левую щеку, подставь правую? Никогда! Попробуйте шлепнуть меня по щеке…
— Он сумасшедший, — сказала Ася.
— Свя-а-зать, — сказал Колька.
— Я вам покажу, как меня вязать. Вышвырну за дверь.
— Тип, однако, — удивленно и с интересом проговорила Ася. — А мне казалось, ты интеллигентик.
— Пожалуйста, без «ик». Интеллигентом быть почетно. Мой отец интеллигент. А вы со своими «иками»… Кому вы подыгрываете?
Действительно, не своротил ли с ума этот «тип», позабывший от злости, что влюблен в Асю! Что он городит? А если она обидится? Убежит? Навсегда отвернется?
Странное дело. Ася не обиделась, не убежала, а поставила в передней на пол портфель, скинула плащ и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Колька за ней.
— Дома никого? Мама на работе?
— Мама в больнице.
— О-о!
Она удивительно умела сочувствовать. Молча. Без слов.
И опять у Антона горячей волной залило сердце. Нет, все-таки она какая-то особенная, ни с кем не сравнишь.
С интересом, хоть бегло, оглядев картины на стенах, Ася заявила:
— Начнем с уборки.
Невообразимый хаос царил в комнате. Мамина постель не застелена, грудой свалена какая-то одежда; узенькая тахта, где, отгороженный от мамы книжным шкафом, спал Антон, не прибрана; таз с водой посреди пола — как он тут очутился, зачем? На мамином маленьком столике не закрыта машинка, разбросаны бумаги; на другом столе два пузырька с лекарствами и не доеденный Антоном со вчерашнего дня кусок хлеба.
— Голоден, — сообразила Ася. — Колька, надо его накормить!
Она живо освоилась в перегороженной на тесные комнатушки — фанерной перегородкой и шкафом — квартире, где была еще комната соседки, постоянно пустая, да еще темная мрачная кухня.
Ася достала в кухне из холодильника яйца. Мгновенно состряпала Антону яичницу с луком.
— Что-о значит дру-у-жба. Девчонки редко дружат по-настоящему, — сказал Колька.
— Настоящая дружба вообще редкая вещь. Ешь, Антон, — ставя на стол сковородку с яичницей, говорила Ася. — Не беспокойся, мы с Колей сыты, обедали в школе. Колька, ничего, что я тебя так зову?
— Ни-и-чего.
— Тебе идет: Колька. Что-то в тебе рабоче-крестьянское.
— Та-ак и есть. Отец сле-е-сарь. Хоть и мастер дела, а руки в шрамах. От ме-е-лких производственных травм.
— Пусть руки в шрамах, хуже, когда в шрамах душа, — сказал Антон.
Ася пристально на него поглядела. Несмотря на тяжелые переживания, ночную «скорую помощь», страх за маму, конфликт с учителем, Антон, не евший почти ничего целые сутки, быстро управился с
