— Мамы нет? — спросила она и встала. — Наталка, если мама придет, скажи, я у лейтенанта дежурю. Наталка, а знаешь что… — Катины глаза, мокрые от слез, засветились. — Где он лежит, знаешь? В палате, где раньше был наш класс. И на самом том месте, где моя парта стояла. Перед войной я в этом классе сдавала последние испытания. Теперь он тут лежит. Ну разве я могла тогда думать!
Мама все не возвращалась. Наташа забралась с ногами на диван, укуталась в старый платок и снова открыла учебник. Но теперь она часто отрывалась от книги, ожидая, не придет ли мама, и думала о Катином лейтенанте, о том, что Катя, может быть, стоит сейчас, наклонившись над его изголовьем, и ее темные глаза тревожно блестят. А мама вторую ночь на заводе.
Наташа завернулась потеплее в платок.
«Хоть бы мама пришла!»
Наташе до того захотелось сейчас же, сию минуту увидеть маму, что некоторое время она слушала, вытягивая шею, не зазвенит ли звонок. Но звонок не звенел.
При маме в комнате уютно и весело. У мамы привычка — поднимет от книги глаза и смотрит. И сразу по глазам догадаешься — любит.
— Условились, — сказала мама: — если случается плохое или хорошее, обязательно рассказывать друг другу.
— Конечно, условились, — согласилась Наташа, а сама и не рассказала о том, что случилось.
«Трусиха, просто трусиха», повторяла Наташа, мучаясь раскаянием.
Она снова принялась за уроки.
Мама так и не пришла, и Наташа нечаянно заснула, не раздеваясь и положив под голову раскрытый учебник.
V
На следующее утро Наташа проснулась без четверти девять. Она убедилась в том, что ей не везет. Надо же было проспать именно в тот день, с которого должна начаться ее новая жизнь! Наташа знала, что вчерашний вечер, возбуждение, которое она пережила, одолевая с Димой геометрию, необычные мысли о маме и Кате и тревога за неизвестного ей лейтенанта — все это было началом новой жизни, неясной пока, но совсем не похожей на прежнюю.
И вот она опоздает на урок. Обидно. Наташа наспех смочила волосы, чтобы не торчали в разные стороны, и кинулась к двери. В почтовом ящике лежало письмо. Наташа бежала в школу и читала письмо. Перед уроком она перечитала его ещё раз.
Наташа не видела, что Тася вытягивает шею, стараясь прочесть, кто пишет такое длинное письмо. Наташе стало так грустно, что она ничего не замечала. Она вспомнила, как прощалась с Феней у старого плетня. Через плетень свисали красные гроздья рябины; над соломенными крышами тянулись сизые дымки и таяли в осеннем небе, шумной стаей кружили вороны над сжатым полем, где-то жалобно блеял заблудившийся ягнёнок.
Наташа уехала в Москву и забыла о Фене. Сейчас ей стало очень горько и стыдно оттого, что так получилось.
Начался урок, и Наташа убрала в портфель Фенино письмо.
Дарья Леонидовна, учительница русского языка, принесла тетради. Девочки недовольно переглянулись — письменная.
— Почему без предупреждения? Мы не умеем без предупреждения! — заявила Люда Григорьева.
Она любила спорить с учителями и особенно часто спорила с Дарьей Леонидовной, потому что все знали, что Дарье Леонидовне едва исполнился двадцать один год. Она только кончила вуз и впервые с осени пришла в школу.
Валя Кесарева рассуждала снисходительным тоном: если у человека нет опыта, он обязательно должен делать в работе ошибки. Она отвечала Дарье Леонидовне так же хорошо, как другим учителям, но чуть-чуть небрежно.
— Вы будете писать сочинение, — сказала Дарья Леонидовна.
Люда Григорьева, открыв парту и придерживая рукой очки, чтобы не разбить, принялась что-то в ней разбирать. Кесарева обернулась и прикрикнула: «Тихо!», делая вид, что помогает учительнице водворять в классе порядок. Кто-то отозвался: «Не твое дело!», несколько учениц поспешили заявить, что забыли ручки.
Тридцать девочек, безмолвных и внимательных на уроках Захара Петровича, с непостижимой быстротой превратились в беспечных бездельниц. Дарья Леонидовна молчала. Ею овладело то чувство связанности и неуверенности, которое мешало ей свободно и естественно держаться в классе.
— О чем будем писать? — спросила Женя Спивак.
И Дарья Леонидовна, увидев улыбающуюся большеротую девочку с большими черными любопытными глазами, вдруг почувствовала себя свободней и сказала спокойным и уверенным тоном:
— Писать будем о дружбе.
— Разрешите тетрадь, — попросила Женя.
Валя Кесарева испугалась, что писать все равно придется и Женя напишет скорее, а она не успеет, поэтому тоже взяла тетрадь. За ней потянулась Маня-усердница, привыкшая поступать всегда так же, как Кесарева. Девочки разобрали тетрадки. Заскрипели перья.
Наташа не знала, как писать о дружбе. В портфеле лежало Фенино письмо. Наташа думала о своей подруге Фене. Она представила ее сейчас такой, как видела в последний раз: курносую, с выгоревшими бровями, повязанную полушалком, в отцовских буцах на босу ногу. Феня вытирала озябший нос кулаком и рассказывала Наташе о своей тяжелой жизни. Феня не умела молчать о горестях, которых было у нее так много. Но она пошла по отцу, в михеевскую родню, ловкую на работу. Ей четырнадцать лет, и она осталась старшей в доме. Вернется с фронта Ленька, увидит — есть дом, есть Нечаевка и есть сестренка, быстрая на язык и спорая на работу.
Наташа решительным жестом обмакнула в чернильницу перо и начала писать. Наташа писала первый и второй час, не выходя в перемену из класса. Она забыла, что пишет сочинение. Ей хотелось рассказать о
