Из школы они вышли втроем и через несколько минут были знакомы. Усков нашел повод свернуть разговор на свою аспирантуру. Нина Сергеевна призналась, что хотела поступить в заочный вуз, но помешала война.
Она взяла Машу под руку и рассказывала, как соскучилась по Москве, как два года прожила в деревне, работала в интернате, а теперь интернатских ребят привезли обратно, и она вернулась в школу к Федору Ивановичу.
— Все бы ничего, да вот напасть: свалился нам на голову журавль длинноногий, завуч! Выслеживает, вынюхивает, непорядки выкапывает. И не виновата, а Борисова встретишь — словно в чем виновата. Словно ты самое последнее на свете ничтожество и ничего путного никогда из тебя не получится.
— Как же учителя его терпят? — спросила Маша.
— Так и терпят.
Девушки, разговаривая, шли впереди, Усков плелся сзади, наблюдая, как на глазах у него завязывается девичья дружба. Усков страшно раскаивался в том, что преступно тратит драгоценное время. В Ленинской библиотеке лежали два объемистых тома по курсу древней литературы, выписанные на его имя. 'Сейчас побегу', — убеждал он себя, но не бежал, а проводил Машу до дому и, оставшись вдвоем с Ниной Сергеевной, поправил галстук, откашлялся и сказал:
— Видите ли… Если вы хотите готовиться в вуз… Вы на какой факультет собираетесь?
— Думаю на географический.
Усков был разочарован. Он попытался убедить Нину Сергеевну, что на литературном интересней. Так они дошли до Никитских ворот, но Нина Сергеевна осталась непреклонной — она желала учиться только на географическом факультете. Усков вызвался подыскать нужные книги.
— Пожалуйста, — согласилась Нина Сергеевна и простилась: они поравнялись как раз с ее домом.
В подъезде мелькнула красная шелковая блузка.
Усков снял кепку, обмахнул ею, как веером, разгоряченное лицо и вдруг увидел деревья на бульваре в оранжевых листья, разлитый в воздухе оранжевый свет, такой сильный и ясный, такой неожиданно праздничный, что рассмеялся счастливым смехом, постоял в одиночестве, прислушиваясь к тишине осеннего дня на бульваре, удовлетворенно вздохнул и, приняв деловой вид, пошагал в Ленинскую библиотеку.
Глава 31
Несколько дней, оставшихся до занятий, Маша провела в лихорадочной деятельности. Она готовила свой первый урок. Кроме того, выучила по списку фамилии шестиклассников: Петраков, Щербина, Володя Горчаков, Дима Звягинцев…
Какие они? О чем думают? Чем заняты? Что их интересует?
Сердце Маши билось в тревоге и замирало в радостных предчувствиях. Школа, в которой она будет работать, представлялась ей идеальной. Борисов выскользнул из ее головы. В этой школе она — идеальная учительница, и идеальные шестиклассники на лету ловят каждое ее слово. Она вступала в неведомую жизнь. Вдруг она устыдилась заброшенности своей квартиры, покраснев, словно неизвестные шестиклассники могли застать ее посреди хаоса и пыли. Она засучила рукава и принялась чистить, скоблить, мыть, пока мебель и пол не засверкали. Все должно быть чистым, новым. А в чем идти в школу?
Маша открыла корзину, привезенную из Владимировки. Добрая тетя Поля! Подарила Маше свое лучшее платье. Добротной выработки шерсть не мнется в руке, и густой синий цвет к лицу, только чуть широко и длинно. Пришлось взять в руки иглу.
И вот наступило утро.
Маша проснулась с рассветом и повторила лекцию. Оделась, подошла к зеркалу. Платье сидело ловко, хорошо лежали волосы, немного только бледноваты щеки. Пора идти. Но Маша медлила.
Грусть охватила ее.
Разве каждый год или день человек переступает порог новой жизни? Этот день наступил для Маши, и некому сказать ей: 'В добрый путь!'
'Папа, если бы ты был жив!'
Всю дорогу мысли об отце провожали ее. Она была почти спокойна, когда приблизилась к школе, словно услышала голос отца: 'Смелей!'
Сорок мальчиков сидели за партами шестого класса 'Б'. Все поднялись. Они внимательно изучали новую учительницу, которая была к тому же классной руководительницей. Ничто не ускользнуло от их наблюдательных глаз. Они заметили молодость, естественность жестов, живость и праздничность взгляда.
Кто-то шепнул:
— Капитанская дочка!
— Почему?
— Мария Кирилловна.
— Эх, ты! Мария Кирилловна — в 'Дубровском'.
— Ну и что же! Все равно — капитанская дочка.
Маша ничего не разобрала в этом шепоте. Она чувствовала себя слишком связанной, чтобы легко вступить в беседу с учениками. Они показались ей очень большими, гораздо больше, чем она ожидала. Она не сумела бы собрать мысли, если бы в запасе у нее не было готовой лекции. Но Маша точно знала, что нужно говорить. Молчание учеников ей помогало. Она не умела еще различать оттенков в поведении класса. Тишину первого урока она приняла за увлеченное внимание и тем естественнее увлеклась сама.
В середине урока Маша заметила мальчика с голубыми глазами. Мальчик не спускал с учительницы напряженного взгляда, непонятная гримаска кривила его губы. Он часто менял положение головы: подпирал кулаком, склонял набок, откидывал назад, и все время неестественная гримаска скользила по его лицу.
'Наверно, Дима Звягинцев', — подумала Маша.
К его голубым глазам и всему облику подходила фамилия Звягинцев.
В перемену ребята окружили воображаемого Звягинцева. Чем-то они были весело возбуждены. Мальчик оказался Володей Горчаковым. Действительный же Звягинцев, широкоплечий, длинноногий подросток, сидел на последней парте, и только он один подошел в перемену к Маше и спросил:
— А какие книги читать про войну, где герои ребята?
Маша назвала Гайдара. Он читал. Она назвала еще несколько книг. Их он тоже читал.
Когда Маша вошла в учительскую, Борисов учтиво осведомился:
— Что скажете?
Маша ничего не собиралась говорить, но, раз уж он спросил, ответила:
— Чудесно прошел урок! Какие славные ребята! Умненькие!
У Борисова была привычка смотреть не прямо в глаза, а куда-то выше. Рассматривая Машин лоб, он сдержанно произнес:
— Советую с первых же дней не выпускать из повиновения этих умненьких, славных ребят, пока они вам не сели на голову!
Маша пожала плечами и не ответила.
Пусть бы он услышал ее урок!
Вопрос Звягинцева о книгах вселил в нее беспокойство. Она на весь вечер ушла в районную библиотеку и перерыла там множество книг.
Между другими попалась одна, небольшая, в бледно-зеленой обложке:
Будто кто-то схватил за горло, стало трудно дышать.
