почта.
Несколько раз она брала в руки конверт, перечитывала адрес и весь день вспоминала далекий городок и свою юность за зеленым палисадом, где весной цвели вишни и яблони.
Письмоносец дергал у калитки колокольчик. Хриплым лаем отзывался старый пес Каштан. Ириша бежала через сад и у калитки разрывала конверт: «Действующая армия. Кирилл Строгов».
Теперь Маша…
Ирина Федотовна приготовила ужин. Она ждала Машу, хотела даже сходить за ней в читальню.
— Письмо! С фронта, — радостно сообщила она, едва Маша вернулась.
Маша сбросила пальто и быстро подошла к столу.
Ирина Федотовна из деликатности вышла, постояла несколько минут за дверью.
«Теперь можно», — решила она, тихонько толкнув дверь.
Маша сидела у стола, подперев ладонью щеку, и задумчиво рассматривала нераспечатанный конверт.
«Письмо не то», — огорчилась Ирина Федотовна.
Маша качнула головой, словно стряхнув задумчивость, и надорвала конверт.
«Здравствуй, Маша! Пишет тебе с передовых позиций друг твой Сергей Бочаров. Много ребят полегло на защите дорогой нашей столицы Москвы, а я остался невредимым и не тронутым пулей.
Устояла Москва и навеки будет стоять.
Маша, шлют ли тебе вести из деревни Владимировки? Спасибо Пелагее Федотовне: она мне пишет про все новости чаще родных. Мою мать назначили председателем колхоза. Пелагея Федотовна обнадеживает, что дело у нее пойдет хорошо, да и я в своей матери не сомневаюсь ничуть — она без отца нас, четверых, подняла и в общественной жизни мужику не уступит. А все-таки боязно. Ну, правда, Пелагея Федотовна иной раз подсобит, не без этого.
Маша! Помнишь ли ты нашу последнюю встречу? Здесь есть хорошие и геройские девчата, но у меня с ними отношения формальные.
Напиши, если не забыла меня.
С комсомольским приветом
Маша неосторожно вздохнула — коптилка погасла.
— Какая неловкая! — с досадой проговорила Ирина Федотовна, зажигая спичку.
Письмо лежало на столе.
— Очень мне грустно… Дай прочесть, что пишут с фронта.
— Что с тобой, мама? — удивилась Маша.
Ирина Федотовна прочитала письмо, налила Маше чаю.
— Что ты ответишь?
— Напишу: 'Милый Сергей, я тоже не забыла тебя и Владимировку', — говорила Маша, задумчиво глядя на огонек. — Напишу, что горжусь им и его матерью. Очень горжусь!
— Как ты сказала? — переспросила Ирина Федотовна, опустив на колени полотенце и блюдечко.
— Что с тобой, мама?
— А если бы ты… если бы, положим, представь себе… — Ирина Федотовна с ожесточением принялась тереть сухое блюдечко полотенцем, — если бы ты вздумала написать ему про свою мать? Нет, интересно, что бы ты написала? Ах, боже мой! Все вы заняты своими делами. Разве вы можете понять!
Маша с грустной улыбкой смотрела на узенький язычок коптилки.
— Очень хорошо понимаю, мама. Я не решалась сказать тебе.
— Скажи! Ты должна сказать. Впрочем, можешь не говорить. Я знаю сама.
— Что ты знаешь?
— Знаю то… — Возбужденно размахивая полотенцем, сама удивляясь своей решительности, Ирина Федотовна призналась, о чем думала, оставаясь одна в сырой, нелюбимой комнате: — Я знаю, что, если бы работала, положим, и у меня было свое дело, а не только семья и не только дом, наверно, все уважали бы меня больше. Даже ты и даже твой отец. Может быть, поздно начинать… Но скажу тебе: я не могу больше так жить, незначительно, пусто.
В окно постучали. Маша, не успев ответить, побежала открыть дверь отцу.
— Папа, папа! — весело закричала она. — Посмотри на нашу чудесную мамочку, которая забастовала и не хочет больше варить нам на обед кукурузную кашу!
— В таком случае, — ответил Кирилл Петрович, — введем трудовую повинность и будем варить по очереди.
— Ты все шутишь, Кирилл! — смутилась Ирина Федотовна. — Кирилл! — позвала она. — Нельзя же так жить, как живу я: пережидать и спасаться.
Кирилл Петрович раздевался у порога. Он так долго возился, что Ирина Федотовна со вздохом сказала:
— Ну что ж. Как бы ты ни ответил, я решила.
Кирилл Петрович подошел к столу, где, по обыкновению, его дожидался остывший ужин из кукурузы, и опустился на стул. Он устал за день безмерно! Ломило больное колено, даже есть не было сил. Хотелось закрыть глаза и молчать.
— Ты права, Ириша. Спасаться стыдно.
— Слышишь, Маша! Я знала, как ответит твой отец.
В этот вечер в домишке под дырявой кровлей на окраине города долго горела коптилка. Ирина Федотовна и Маша до поздней ночи вели разговор.
Глава 7
Старостой третьего русского был Юрий Усков. Этот шумный, веселый, с широким носом и быстрыми глазами юноша отличался таким неугомонным характером и такой жаждой общественной деятельности, что ни одно событие в институте не обходилось без его участия.
Юрию до всего было дело. Он знал всех в институте, и его все знали. Он устраивал эвакуированных студентов в общежитии, раздобывал им талоны на питание или ордера на обувь, организовывал воскресники по оборудованию госпиталей, публичные лекции. Он же выполнял сложные обязанности посредника между деканатом и курсом.
При всем том Усков уйму читал. Голова его полна была цитатами, он сыпал ими на каждом слове. Все изречения, которые казались ему примечательными, Юрий выписывал в отдельную тетрадь и носил ее в толстом, плотно набитом портфеле.
Юрий Усков не призывался, потому что в детстве повредил на футболе правую руку, которая осталась короче левой и плохо двигалась в плече. Зато левая его рука почти непрерывно жестикулировала.
Девушки-третьекурсницы звали Ускова Юрочкой и весело с ним дружили, но с Машей у курсового старосты дружбы не получалось. Из-за Маши у Юрия Ускова поколебалось доверие и к Валентину Антоновичу: профессор, по мнению старосты третьего русского, занял в конфликте неправильную позицию.
Конфликт произошел на первом занятии семинара по Толстому, когда между студентами распределялись работы. Усков заявил, что давно облюбовал тему, наполовину обдумал, готов работать день и ночь и близок к выводам, в высшей степени интересным и новым.
Он с таким жаром говорил о желании писать доклад о 'Севастопольских рассказах' Толстого, что никто не пытался оспаривать у него эту тему. Вдруг при общем молчании Строгова сообщила, что и она намерена работать над 'Севастопольскими рассказами'.
— Я думал, для вас не имеет значения, выберете ли вы ту или иную тему, а мне очень важно взять именно эту, — сказал Юрий с достоинством.
