— Если не позовешь, я сам что-нибудь… сделаю.
— Я позову.
Другую часть решил матери отдать, но не все сразу, чтобы не пугать.
— Откуда? — спросила она радостно и чуть напуганно даже после получения малой толики ей причитающегося.
— Украл, — ответил Саша так искренне, что мама не поверила.
— Ну, правда?
— Сапоги тебе нужны, — сказал Саша, выходя из кухни. Он никогда не врал матери, и даже сейчас врать не хотел.
Остальные спрятал — не для себя, а так, на будущее. О том, что не для себя, — даже не думал, они не нужны ему были.
Отстегнул только одну хрустящую купюру, пошел купил водки, сразу три бутылки, и сигарет блок. Сроду один не пил, в пустой квартире.
«А сейчас выпью…» — Саша повеселевшими глазами смотрел на бутылку.
Нарезал себе огромный огурец соленый, сделал яичницу из трех яиц, сырную сосиску сварил. Сидел на кухне, ногой качал. Как будто что-то замечательно важное собирался сделать.
Он чувствовал, что все болевшее последнее время внутри — все перегорело. И теперь в этом месте ничего уже болеть не будет. Осталось только прижечь, чтоб присохло мертвой коркой.
И — прижег. Закусил огурцом, зажмурился довольно.
«Сейчас. Мне. Станет. Хорошо, — сказал себе. — И совсем спокойно».
Пожевал немного яичницы, сосиску вилкой раскромсал на неопрятные куски. И нежно — после второй рюмки — смотрел на эти куски и на остывающую глазунью, которой хотелось подмигнуть, и огурец звонко грыз, жмурясь. Теплело в головушке, и казалось, что еще и мягкий свет включили. Моргаешь удивленно, никак не можешь понять — где именно.
Всегда так кажется, что стало светлее, и если выпить еще раз, — станет еще ярче, еще жарче, еще веселей. И вот так тянешься от рюмки к рюмке за этим чувством, за этим мигающим светом, как за собственным хвостом, пока не закружишься совсем, не замутит дурнотную башку, не свалишься на бок. «Рано мне валиться», — сказал себе Саша после третьей, еще умея отметить, что если б он сказал эту фразу вслух, он уже притормозил бы слегка на нескольких буквах и на стыках слов, которые в состоянии даже легкого опьянения норовят развалиться, осыпаться, как слепленные старым пластилином.
После пятой рюмки заиграл аппетит — Саша изничтожил всю яичницу, остывшую уже, но вкусную все равно.
Теперь можно закурить. Нет, еще одну — шестая уже придавит легонько. Мысли медленнее потекут, мягче, ленивее, расслабленней. Настолько медленнее, настолько расслабленней, — что начнешь думать о чем-то, ворочать вялые камни в голове, — а потом зажжешь спичку, чтоб прикурить, и разом забудешь, что думал. Прикуришь и вспоминаешь весело: что же это в голове моей было только что. Что-то, блин, крайне важное. Отвлечешься на другое и забудешь. Седьмую нальешь, конечно, при этом. В память о забытой, но такой глубокой мысли. Потом она неожиданно выбредет на тебя, под конец бутылки, но ты ее уже не захочешь привечать. Иди себе, скажешь. Не до тебя. Под конец бутылки хочется поговорить по телефону, с хорошим человеком, который давно тебя ждет, заснуть не может без звонка твоего. Саша не придумал, кому позвонить. В свое время Негативу позвонил бы, послушал, как он молчит, — меняя тональность молчания от раздражения к спокойному, недолгому интересу, и потом опять возвращаясь в мрачное, но тихое недовольство, отчего-то несказанно милое Саше.
У Неги, вдруг понял Саша, всегда было по-особому спокойно в квартире. «Это из-за цветов! — догадался Саша. — Это цветы пропитались его извечным спокойствием! В Неге созидательное начало куда сильней желанья все поломать, вот что!»
Саша отметил и эту мысль, слив остатки бутылки в рюмку так, что получилось почти с горочкой. Даже поднимать не стал такую преисполненную рюмку — сначала отпил чуть-чуть, голову приклонив.
Звонить не стал никому.
Под вторую «беленькой» доел сосиску, новый огурец порубил, едва не с тарелкой вместе.
Ни одно рассужденье уже не держалось в голове твердо — только эмоции сменялись, резкие, как электричество в глаза. То раздражение нападало, то жалостливость, то смех, то бешенство.
Что-то пролетало мимо, скорые поезда на жарких скоростях, громыхая… Рваные флаги лезли прямо в лицо. Выдыхал дым презрительными, кривящимися губами, флаги исчезали. Оставалась муть качающаяся.
Проснулся и минуту силился вспомнить, когда именно он добрался до кровати. Но эта минута выпала из сознания безвозвратно.
На кухне, куда он, придерживая себя за стены, добрел, среди неопрятных тарелок стояла почти пустая вторая бутылка.
«А где мать-то?» — подумал Саша.
Набрел смурным взглядом на часы — и обнаружил, что еще рано. Спал-то, наверное, часов пять.
Быстро сгреб посуду в раковину, прихватил одну недопитую и другую непочатую, горбушку хлеба, плеснул воды из крана в высокий стакан. Когда заходил в свою комнату, — мать уже открывала дверной замок.
Поставил все принесенное за диван, накрылся покрывалом (заснул на нерастеленной кровати, без простыни) — и притворился спящим. Знал, что мать минуты через две заглянет, проверит — дома ли. Он дома, лежит с тяжелой башкой, внутри башки ухает противно. Зубы не почистил. Погонял поганую слюну, плюнул на батарею — высохнет.
Мать заглянула — он лежал, накрывшись покрывалом с головой, но с открытыми глазами: если закрывал их, мутить начинало.
Дверь в комнату мягко закрылась.
«Мама смотрела на несколько секунд дольше, чем обычно, — заметил Саша, — переживает о деньгах, откуда взял их… Надо бы соврать ей что-нибудь». Саша перегнулся через спинку дивана, цапнул бутылку с остатками водки. Сначала будет очень противно, а потом хорошо, бодро и задорно. Но сначала противно.
Выпил, крутя головой, как собака, выбравшаяся из воды. Сидел минуту с выражением необыкновенного омерзения на лице.
Запил воды из стакана и прилег. Теперь можно глаза закрыть и прислушаться — как все внутри расцветает.
Ну?…
Что-то никак.
Саша перенес себе корочку хлеба на грудь, отламывал немного мякоти, скатывал в шарик, клал на язык.
Лежал так. Хлеб таял.
«А какое сейчас время года?» — подумал Саша, прислушиваясь к звукам за окном. Несколько секунд повалял дурака, нарочно плутая рассудком, словно бы всерьез не зная, зима на дворе или лето.
Но число он не помнил точно. Да и месяц, вдруг признался себе Саша, тоже. Декабрь наступил, это точно. Давно, вроде, уже. Но Нового года еще не было… Скоро ведь Новый год. Черт возьми, а…
А чего — «черт возьми»? Как будто ты его отмечал когда. В прошлом году лег спать спокойно и проспал до утра. Мама дежурила опять. Она каждую новогоднюю ночь дежурит, за это ей платят на три с половиной копейки больше.
Зиму легко угадать, не открывая глаз, — подумал Саша. Мысль ему показалась завлекательной. Он быстро откупорил новую бутылку, отпил из горла, залил горький огонь водичкой, придерживая мысль в голове, чтоб не потерялась, снова плюхнулся на подушку, глаза закрыл.
Да, о зиме…
Ну, сейчас самое простое — запоздалый дворник скрежещет лопатой, снег собирает. Очень нежный звук, если спишь и не надо просыпаться. Необыкновенное чувствуешь блаженство, оттого что на улице идет снег, кто-то работает, а ты лежишь тут, под одеялом. Перевернешься на другой бок и блаженствуешь дальше.
