– Вы читали и другие бумаги?
В глазах его промелькнуло мгновенное колебание. Потом он ответил сухо:
– Личная переписка брата меня не интересует.
– Некоторые письма… касаются меня, – сказала она.
– Я их не читал, – отозвался он.
Она поняла, что он лжет из великодушия, по доброте, не желая унижать ее, может быть, во имя той ночи, когда они разговаривали наедине и ей показалось, что их обоих коснулось что-то неуловимое и сладостное.
– Не может этого быть!.. – В ее голосе прозвучала горькая насмешка над его ложью. – Конечно, это не так… Вы просто лжете, потому что хотите пощадить меня. Вы знаете, что я развратница… падший человек. Ради меня фон Гайер давал «Никотиане» огромные заказы. Я безумно прожигала свою жизнь, а потом стала делать глупости.
– Я этого не знал, – холодно произнес Павел.
– Теперь знаете.
– Не вижу необходимости знать.
Тон его был по-прежнему сух и равнодушен, и это терзало ее сильнее, чем любые упреки. И тут она горько заплакала, как в дни своей юности, как в тот день, когда узнала, что «Никотиана» отняла у нее Бориса. А теперь что-то другое отнимало у нее Павла, и это опять была все та же «Никотиана», зловещий призрак – символ погибающего мира, который обманул и погубил столько людей. Все яснее осознавала она свое невыносимое, тяжкое горе. Она слабо вскрикнула и, чтобы подавить нервный припадок, стиснула зубами руку. Потом виновато и пристыжено взглянула на Павла. Он молчал, неторопливо затягиваясь сигаретой. Ничто не могло поколебать его равнодушия.
Она подумала, что он, наверное, видел в партизанских отрядах десятки честных мужчин и женщин, которые сражались и погибали от стужи, голода и ран, и что пафос их жизни был куда более волнующим, чем драма какой-то опустошенной светской кающейся грешницы. К его равнодушию, возможно, примешивалось и отвращение, которое внушают женщины, подобные ей, уравновешенным и сильным мужчинам. И тогда она поняла, что никогда его не завоюет, а в ту памятную ночь любовь промчалась мимо, так и не коснувшись ее. Нечего было больше ждать – ни от этого человека, пи от жизни, ни от будущего… Надежда, теплившаяся спасительным огоньком в ее душе, снова погасла в мрачной тени. «Никотиана», даже погибнув, продолжала разделять людей.
Окончательно уничтоженная, Ирина поняла, что ей остается только уйти, но Павел остановил ее:
– Что вы собираетесь делать?
Она глухо ответила:
– Не знаю.
– Деньги у вас есть?
– Деньги?
Она непонимающе смотрела на него.
– Ну да, деньги… Ведь без денег вам не прожить.
– Есть, – машинально ответила она.
У нее были в заграничных банках огромные суммы – грязные деньги, которые она выжимала из Бориса и фон. Гайера. Но на что ей были сейчас эти деньги? Чтобы продолжать свое паразитическое существование в каком-нибудь швейцарском городке, потерять человеческий облик, а под старость, когда тело увянет и сладострастие превратится в болезненную извращенность, нанимать любовников по примеру госпожи Спиридоновой? Сейчас она с радостью отдала бы все, что имела, за одно лишь теплое слово этого человека, только за то, чтобы он ничего не знал про анонимные письма. Ои стал ей что-то говорить. Теплые слова?… Нет, его голос звучал холодно, с резкими металлическими интонациями, полными враждебности и скрытого презрения, сухо и наставительно. Павел говорил ей об общественном долге, о труде, о возможности получить место врача на заводе.
Ирина перебила его вопросом:
– Вы можете выхлопотать мне заграничный паспорт?
Павел удивленно взглянул на нее и ответил:
– Нет, об этом не может быть и речи.
– У меня большие вклады за границей, – хвастливо заметила она. – Я могу хорошо отблагодарить вас.
Он опять взглянул на нее, пораженный и возмущенный ее словами. А она в исступлении следила за выражением его лица. Хорошо!.. Пусть испытает отвращение к ее продажности, пусть убедится, что все правда, пусть видит, что она гнусный и жалкий червяк, извивающийся в развалинах погибающего мира!.. Очень хорошо!.. Она стала поносить партию и коммунистов, как простая баба, жена какого-нибудь полуграмотного, разжившегося за войну лавочника, у которого конфискуют припрятанные товары. Затем она снова начала уговаривать Павла достать ей паспорт, спрашивала, каким образом можно переправить за границу драгоценности, обращалась к нему с наивными, по обидными предложениями пуститься на хитрости, оскорбляя его достоинство и партийную честь. Возможно, что он или кто-нибудь из его товарищей поедет за границу… Как, неужели нельзя это устроить? Ведь когда имеешь дипломатический или служебный паспорт, багаж по проверяют.
Сначала он только смотрел на нее, пораженный, потом рассмеялся, и, наконец, в глазах его сверкнул гнев.
– Перестаньте! – сказал он. – Вы не в своем уме.
– Я вполне нормальна.
