скрываемое им недовольство. Молча она смотрела, стоя в сторонке, как он, присев на берегу, с силой стащил с левой ноги сапог и выжал на снег грязную, в дырах, портянку.
— Вот так! Теперь оба купаные, — впервые поднял он на нее еще строгий, но уже подобревший взгляд, и она поняла, что прощена.
— Так широко, что я не могла, — сказала она. — А в другом сапоге как? Сухо?
— В другом сухо, — сказал он. — Левый дырявый, давно воду пускает.
Тем не менее Антон стащил с ноги и правый сапог. Сухую портянку с правой ноги намотал на покрасневшую от стужи левую стопу.
— Чтоб обидно не было. Мокрый сапог, зато сухая портянка.
Он уже не злился, и у Зоськи отлегло на душе — все-таки он молодчина, этот Антон Голубин.
— Наверно, замерз? Давай пробежим! — предложила она, но Антон не поддержал ее и неторопливо поднялся с берега, тщательно вытер снегом испачканные в грязи руки.
— Согреюсь. Мороз небольшой.
— Куда теперь — не пойму даже. Пуща там вроде, так?
— Там, — подтвердил он. — Где-то тут должна быть дорога. А тебе куда — на Островок?
— Ага, на Островок. Дозорцев сказал. Там ребята на заставе переправят через Неман.
С этой стороны речки заболоченный берег густо порос кочковатым кустарником, среди которого едва ли не до коленей топорщилась пожухлая, засыпанная снегом трава, и они шли, прокладывая между кустов и кочек две пары глубоких следов. Наверно, эти следы следовало как-то маскировать, но Зоська не знала, как тут их можно было замаскировать, и не удивилась, когда Антон ей сказал:
— Ты иди за мной. Чтоб в один след.
— Правильно!
Болото всюду хорошо промерзло и надежно держало человека, в траве было сухо, мелкие лужицы вымерзли до дна, и под ногами иногда жестко хрупало — нетолстый ледок легко ломался в траве.
— Зося! — каким-то особенным голосом сказал вдруг Антон и обернулся. Она едва не наткнулась на него сзади и тоже остановилась, уставясь в его озабоченное и даже омраченное чем-то лицо. — Зося, я должен тебе сказать...
— Что?
— Знаешь... Я — в самоволке, — сказал он и внимательно посмотрел на нее. Она ничего не поняла.
— В какой самоволке? В разведке...
— В том-то и дело, что не в разведке. Я солгал тебе. Меня никто не посылал, я сам...
— Как — сам?
— Сам. Как узнал, что ты идешь на такое дело... Не выдержал. И вот...
Зоська, сдвинув высоко брови, непонимающе глядела в его омраченное переживанием лицо, и смысл его слов не сразу доходил до ее сознания. В самоволке? Почему в самоволке? Почему — она ушла и он не выдержал? Но вот она стала понимать что-то, и смешанное чувство участия и почти испуга охватило ее.
— Что же ты наделал?
— Вот наделал, — развел он руками. — Теперь поздно переделывать.
— Нет, ты должен вернуться! — спохватилась она. — Что ты! Тебя же за такое дело...
— А тебя? — с какой-то непонятной убежденностью прервал он. — Ты же в первой деревне влипнешь. Пропадешь ни за понюшку.
— Почему? — еще больше удивилась она.
— Почему? Тебе объяснить почему? Что ты умеешь? Перелезть через речку ты умеешь? Обмануть полицая сможешь? На документ свой надеешься? Так первый же бобик все сразу поймет. А ну дай твой аусвайс!
Не в состоянии побороть все растущее замешательство, она сунула руку за пазуху и из специально пришитого для того кармашка в сачке достала измятую книжицу аусвайса.
— Ну вот, — разочарованно сказал он. — Кто так документ носит? Разве деревенские девки этак аусвайсы прячут? Надо было обернуть в бумажку да завязать в чистую тряпицу. Да спрятать под седьмую одежку. А у тебя — все наготове. Теперь фотография, — сказал он и умолк, разглядывая фото на документе. — Ну, конечно, сразу видать: паспорт одного возраста, а фото другого. Старое фото с чужого документа. Да и печать... Ну кто так печати ставит?! — возмутился он. — Руки бы тому обломать. Смотри, даже буквы не сходятся.
Она заглянула в развернутую в его руках книжицу: действительно, поддельные буквы на ее фотографии заметно отличались от действительных на странице аусвайса и шли как-то криво, словно расползаясь от влаги. Хотя вчера аусвайса она не намочила нисколько.
— Ну, видишь? Как за тебя не бояться?
Похоже, он был в чем-то прав, ее подготовили не слишком тщательно, и она очень легко может влипнуть. Но как и чем оправдается он? Ведь целая ночь отсутствия в лагере не останется незамеченной. Как тогда он объяснит эту свою отлучку? Тревогой за Зосю Нарейко? Не будет ли это смешно и нелепо? И кто в это поверит?
Ошеломленная свалившимся на нее открытием, Зоська прислонилась спиной к ольхе и стояла, не в состоянии придумать что-нибудь путное. Она только смотрела на свой злосчастный аусвайс с такой малоудачной фотографией, оторванной от ее довоенного студенческого билета.
— Так что же нам делать?
Антон слегка примял сапогами черный полегший папоротник и пожал плечами.
— Пойдем вместе. Авось я обузой для тебя не стану.
— Ты обузой не станешь, наоборот! — заверила Зоська, — Но...
— Вроде муж и жена, идем в Скидель к матери. Там действительно у тебя мать, могут проверить.
— Ну что ты, какая я жена?..
— Не хочешь женой — сестрой будешь. А что? Вдвоем, знаешь, надежнее.
— Это да. Но...
— Хочешь сказать, как в отряде потом?
— Ну.
— Видно будет. Авось оправдаемся. Ты же меня защитишь?
Зоська все не могла взять в толк, как ей следовало поступить, на чем теперь настоять и даже что сказать Антону. Конечно, смысл его сумасбродного поступка не оставлял сомнения, что он сделал плохо и что по возвращении не избежать скандала. Антон поступил неправильно и даже преступно, самовольно оставив отряд. В какой-то мере его оправдывало лишь то обстоятельство, что отправился он не на пьянку на какой-нибудь хутор, не на гулянку, а пошел с ней на опасное дело, откуда неизвестно еще, как воротиться. К тому же этот его испуг за нее, почти безрассудный риск из-за опасения за ее жизнь ошеломили Зоську. Еще никто в ее жизни не пытался сделать ничего подобного, и это сильнее всего связывало ее решимость, делая нелегальной соучастницей Голубина.
— Ну что задумалась? — похоже, окончательно преодолев затруднение, бодро сказал Антон. — Нечего думать. Теперь уж я тебя не оставлю. Пойдем вместе. Или ты против?
— Я не против, Антон. Наоборот. С тобой мне, сам понимаешь... Но...
— Всяких «но» хватает. Теперь не будем о «но»... Холера, все-таки нога мерзнет, — сказал он, притопывая левой мокрой ногой. — На Островке скажешь, что послали вдвоем. Ты — старшая, я в подмогу. Пропуск дали?
— Пропуск-то дали...
— Вот и добро. Переправимся, а там посмотрим. По обстоятельствам.
Он опять становился уверенным и даже оживленным, будто впереди и не было смертельной опасности, а в отряде не ждали его неприятности по возвращении из самовольной разведки. Но что делать — действительно, она не могла его прогнать от себя, да и не имела никакого желания делать это. Она вспомнила свое одинокое блуждание вчера по болоту, и ей стало тоскливо. А каково одной, по ту сторону Немана, в незнакомых, набитых полицаями деревнях.
— Нечего кручиниться! — подбодрил он и положил большущую руку на ее плечо. — Пошли!
