Но Василий взялся за щучек. Ел неспеша, смакуя маленькие хрустящие головки, спинки и тонкие ребрышки.
Жареные щучки были не только деликатесом, а настоящим лакомством с детства. Ловил он мальчишкой судаков, голавлей, лещей, жереха, даже стерлядь попадалась, но ничего, вкуснее щучек, есть не доводилось.
– Кто же это постарался? Дай ему Бог здоровья.
– Муженек мой разлюбезный тебе угодил. У нас не квартира, а магазин рыболов-спортсмен. В каждом углу удилища, лески, крючков больше, чем мух. Обручальное кольцо и то переплавил на какую-то шишку.
– Мормышку, – поправил Василий.
– И ты тоже?
– Ну, не настолько, чтобы золотые крючки лить, но иногда люблю посидеть на бережку.
– Иногда? А мой благоверный всегда. Для него, что я есть, что меня нет, лишь бы клевало. Только и слышишь – повела, подсек, тяну, удилище изогнулось, леска струной, а она играет, играет. Тьфу, ненормальный. Для него рыбу вытащить, что бабу трахнуть. Извини, честное слово, не вру. Я уж с ним и так, и эдак, а он лежит, шепчет люблю, а думает о рыбалке, я ж чувствую. Ешь, наслаждайся, хоть какая-то польза от него.
Василий отложил рыбу, вытер пальцы. Последние слова ему не понравились. Было в них что-то обидное. Захотелось встать и уйти, но появилась баба Клава, напарница Ларисы. Женщина немногим за тридцать, веселая, разговорчивая, с фигурой в три обхвата.
– Ага, голубчики, пьете, жрете, а меня не зовете. Эх, Васюган, – Клава уселась рядом, придавив Василия к стене. – И как я успела? – Проворно навалилась на щук. – Везет же некоторым. Всегда в доме свежак, рыбка живая. А у меня мужик не ремонтах повернут. Приедешь уставшая, в голове грохот, перед глазами морды пассажиров, а он стучит, сверлит день и ночь, хоть беги. Краской воняет, не дом, а народная стройка. Мне прилечь надо, покушать чего-нибудь свеженького, вкусненького. Я ему на день рождения комплект рыболова подарила. Думала, станет рыбачить. Куда там, все валяется, ржавеет. Повезло тебе, Ларчик.
– Да уж, повезло.
– А то нет? – Клава облизала бумажку из-под рыбы, – Тебе бы моего прораба.
– Хочешь, поменяемся? А то у меня обои переклеить некому.
– С радостью. Только он тебе и в постели о гвоздях и шурупах говорить будет.
Разговор раздражал Василия. Резко поднявшись, он процедил сквозь зубы, – труба зовет, сдай в сторону, – толкнул Клаву в пухлый бок. Но она, прислонившись к стене, кивнула. – Проходи, – Василий, нарочито грубо перелез через «преграду», зло придавив коленом толстые ляжки.
– Ой, мамочка, – застонала Клава. – Хорошо то как. Хоть мужик потоптал. Может вернешься?
– Обойдешься, – Лариса встала и прижалась к Василию. – Иди, не слушай нас.
– Кто вас, бабоньки, разберет? – Шагая по коридору думал Клоков. – Пьет, гуляет – плохо. Не пьет, не гуляет, рыбу ловит или дом в порядок приводит – опять плохо.
– Моя Валентина тоже, наверно, подружкам жалуется, – часами под машиной валяется. – Нет, не думаю. Она ее любит, моет до блеска. – Вздохнув, он с нежностью вспомнил Матильду, жену, мальчишек.
Глава 6
– Ну, сейчас задрыхну без задних ног, – потянувшись на полке в купе, с наслаждением подумал Клоков. Снял туфли, а раздеться поленился. Глаза безвольно слипались. В голове быстро, отрывочно мелькали цветные картинки прошедшего дня. Велосипед, Матильда, Лариса, баба Клава, Антонида Захаровна в обнимку с Кузьмой Кувалдой, а потом – ровное, бескрайнее снежное поле и яркое, слепящее солнце.
Неожиданно, как эхо, услышал мягкий голос. – Золотой мой, спит или нет? – И сон, как большая тяжелая птица, нехотя, начал улетать. – Марь Ивановна, явилась. Соскучилась, старая.
Марь Ивановна разменяла седьмой десяток, ветеран войны и труда, но об отдыхе и покое слышать не хотела. – Меня из моей плацкарты только вперед ногами вынесут.
За долгие годы работы ни один пассажир на нее не пожаловался. Случай для проводника редкий. Тем более она вечно «под градусом», в «настроении».
Юрий Антонович, принимая бригаду, заявил. – Еще раз увижу пьяной, уволю.
– Когда ж это я пьяной была? – удивилась Марь Ивановна.
– Да от вас и сейчас пахнет, – не выдержал Генерал.
– Так это я в настроении.
– В настроении? – опешил Антоныч, – как же вы тогда пьяного представляете?
– Ну, это когда ни рукой, ни ногой пошевелить не может и мать родную не узнает. А для настроения даже врач рекомендует. Нам на передовой для куражу по сто граммчиков ежедневно полагалась. Подводникам и космонавтам по сей день наливают, а уж проводникам сам Бог велел.
– Из каких же это соображений? – Язвительно спросил Юрий Антонович.
– Почем я знаю? Ему виднее.
Антоныч оставил ветерана в покое. Работала она хорошо, начальству не перечила, безропотно платила взносы во все общества – от охраны памятников старины до ДОСААФ. Во время компании по борьбе с пьянством первой записалась в добровольное общество трезвости. Бригадир поинтересовался, для чего ей это понадобилось?
– Да, как же, золотой вы наш, уважаемый? Партия сказала надо. Народ ответил – есть.
– Так вы беспартийная.
– Я – коммунист в душе, а народ и партия едины. Воля партии – воля народа, – бодро засыпала начальника Марь Ивановна «правильными словами».
Тот поспешно согласился и, если о ней вдруг заходила речь, торопливо говорил. – Работник хороший, а главное политику партии понимает правильно. – И доверительно добавлял, – ее за плевок не возьмешь.
– Васек, спишь? Прозвучал у самого уха ласковый голос.
– Нет, танцую. Чего надо? – Нехотя встал, поднял крышку полки. Марь Ивановна бросилась помогать.
– Кислородик ты наш ненаглядный. Дышать тобой не надышаться, бархатный мой, – бормотала она, кряхтя поддерживая тяжелую крышку.
– Сколько?
– Две, золотой мой, атласный. – Полезла в карман кителя за деньгами. – Для пассажиров стараюсь, пристали с ножом к горлу, – белой, мать, достань. Ну, я к тебе, ласковый.
Василий ворчал и злился для вида. Многие на старушку покрикивают, не церемонятся. Она привыкшая, не обижается, знает, не по злобе это. Марь Ивановна клиент «почетный». Каждый рейс больше всех водки покупает, без всякой для себя выгоды. А могла бы, как некоторые проводники, свой «товар» возить и навар иметь. По неписанным законам водкой в составе «разрешено торговать» ночному сторожу и электрику. Им не с кого калым получить. Но перебивают торговлю не только проводники, а свои же официанты- разносчики.
– Иди, Марь Ивановна, спать хочется.
– Меня уже нет, потерялась, только обниму и поцелую в уста твои сахарные.
– Отстань, луком от тебя несет.
– Сильно? – Она лукаво улыбнулась. – Для маскировки, нежный мой. Проверку обещали. Юрий Антонович мне наказал. – Настроение можете поддерживать на уровне, но чтобы проверяющие носа не подточили. А что, хорошо прошибает?
– Хоть противогаз надевай. Комиссия до твоего вагона не дойдет, еще в тамбуре задохнется.
– А мне бояться нечего. Она беззвучно рассмеялась, зажмурилась, наморщила лоб, пригладила седые волосы и, резко рванув полы кителя, где торчали белоголовки, закричала. – Нас за плевок не возьмешь, мы при гранатах!
Глава 7
