надо погружаться. В следующий миг затишья мы нырнули в люк боевой рубки. В лодку хлынули потоки воды. Включили водоотливной насос и, наконец, погрузились. Чем ниже мы опускались, тем становилось тише, пока не стало слышно ничего, кроме шума лодки и высокого воя электромоторов. Много часов мы плыли под водой, а когда поднялись на поверхность, шторм стих. Утро было серое.
Темный испанский берег круто поднимался перед нами. Не было видно ни огонька, только луна сияла сквозь рваные облака. Штурман ругался, так как не мог определить наше положение. Только и мог сказать, что мы где-то между Бильбао и Сантандером. Мы начали патрулирование, крейсируя между Пезажасом и мысом Финистер. Море было пустынным, хотя мы заметили несколько облачков дыма за горизонтом. Земля лежала темная и молчаливая, только когда ветер дул с берега, до нас доносилась отдаленная стрельба. Эти звуки будоражили кровь и пробуждали желание всякого настоящего солдата быть там, где сражаются. Но время еще не пришло. Только однажды война подошла к нам так близко, что мы почувствовали уверенность, что втянемся в нее. Это было у Бильбао.
Сигнальщик закричал:
– Два военных корабля по носу слева!
Командир и я были на мостике. Мы узнали крейсер «Адмирал Седейра» и эсминец «Беластро», корабли Франко, идущие к нам на полной скорости. Огромные волны пенились у их носов. Глядя на них в бинокль, мы увидели, что их пушки медленно поворачиваются к нам.
– Возможно, они принимают нас за республиканцев, – сказал командир.
Ситуация была сложной. Я посмотрел на Хартмана. Что он собирается делать? Если мы изменим курс, они примут это за отступление и откроют огонь. Если мы пойдем на сближение, они решат, что мы атакуем. Если мы погрузимся, они забросают нас глубинными бомбами.
– Стоп оба двигателя, – приказал командир.
Мы легли в дрейф и покачивались на волнах, подняв флаг. Прожектор сигналил с трехсекундными интервалами: «Немецкий, немецкий, немецкий». Напрасно. Они продолжали идти вперед.
– Становится жарковато, – сказал я, проводя пальцем под воротником.
Командир засмеялся. Дула их пушек смотрели прямо на нас, но, когда мы были около полутора миль, корабли повернули и пушки вернулись в обычную позицию. Они проплыли мимо нас, приспустив флаги в приветствии.
Глава 9 ПЕРВЫЕ БОЕВЫЕ СХВАТКИ
Я получил первую команду осенью 1938 года. Наконец я был капитаном собственного корабля. Я поехал в Киль в декабре и встретился с капитан-лейтенантом Собе, командующим флотилией, на плавбазе «Гамбург». Он принял меня в своей каюте.
– Вы уже видели свой корабль?
– Нет еще, сэр.
Он улыбался, а острые серые глаза изучали меня.
– Познакомились с командой?
– Нет.
– Ну, тогда вам лучше пойти и посмотреть на них.
Мы пожали друг другу руки, выкрикнув «Хайль Гитлер!», и расстались. Мой корабль еще стоял на верфи, где велась последняя доводка. Это была прекрасная лодка с плавными линиями. Я поднялся на борт и, сгорая от гордости хозяина, проверил каждую мелочь от носа до кормы, потом зашел к старшему лейтенанту и приказал назначить командирскую проверку на десять часов следующего утра.
День был ясным и солнечным. Поднявшись на квартердек, я испытал удивившее меня чувство волнения при мысли о первой встрече с командой. На палубе стояли тридцать восемь человек, с которыми я разделю жизнь в течение следующих нескольких лет. Будут ли они хорошими или плохими в мире или, если случится, в войне. Я увидел их построенными в два ряда. Резко прозвучала команда:
– Смирно! Равнение налево!
Вахтенный офицер отрапортовал:
– Команда построена! Докладывает старший лейтенант Вессель.
Это был широкоплечий человек с мрачным серьезным лицом. Я вышел вперед, прокричал: «Хайль Гитлер!», они проревели в ответ: «Хайль Гитлер!» Я часто обдумывал, что скажу моей первой команде. Но теперь, когда я стоял перед ними, я просто сказал:
– Через несколько дней мы станем новой единицей германского военно-морского флота. Прошу всех четко выполнять свои обязанности, а я буду выполнять свои. Если мы все будем так делать, все будет в порядке.
Я прошел вдоль строя, спрашивая имя и должность каждого члена команды. У большинства были молодые свежие лица, жизнь еще не оставила на них следов. Несколько лиц произвели на меня особое впечатление. Это были Эндрас, первый офицер, маленький, спортивный, Спар, штурман, сильный, хорошо владеющий собой. Запомнились широкое добродушное лицо Густава Бома, главного механика, любопытство в глазах помощника инженера Хольштейна, проницательность Смичека и открытое одобрение Лудеке. Я говорил со всеми и старался понять, что они за люди. Но это было в лучшем случае только угадывание: качества людей не проявляются полностью нигде, кроме работы или в опасности.
Следующей весной мы провели несколько пробных походов сначала в заливе, потом в Балтийском море. Я начал узнавать своих людей. Конечно, они не годились для парада, но были каждый на своем месте, а их сердца наполнены духом приключений и энтузиазма, который они проявляли при любой возможности. Все они были добровольцы и надеялись, что жизнь на подлодке интереснее, чем служба на надводных кораблях.
В начале августа мы ушли в Атлантику на широкомасштабные маневры. Международное напряжение усиливалось, и многие ожидали, что ко времени нашего возвращения начнется война. Маневры прошли успешно. Погода была прекрасная: ясные летние дни, едва заметное волнение моря, звездные ночи. По возможности мы слушали радио из дома. Это давало странно приятное чувство – слышать голос диктора, идущий за тысячи миль. Но новости были серьезными, пахло войной. Тренировки, которые мы начинали с таким энтузиазмом, перестали иметь значение, люди появлялись расслабленные, небрежные. Свободные от вахты лежали в своих койках и обсуждали политику. Неустанно выступал Густав Бом. Слова его были проникнуты мудростью. Но в глубине души мы не верили в возможность войны, по крайней мере большой войны, потому что мысль о народах, вцепившихся в глотку друг другу, казалась слишком невероятной.
Но война пришла. Я помню все, как будто это было вчера. Около десяти часов я стоял в рубке с Эндрасом в то сентябрьское утро. Дул свежий северо-западный ветер, волны слегка покрывались пеной. Лодка шла на средней скорости, слышалось глубокое успокаивающее гудение двигателей. Снизу закричали, и в люке боевой рубки появилось бледное лицо Ханселя. От волнения он заикался, так что слова набегали друг на друга:
– Сигнал… Война с Англией…
Я бросился вниз по трапу. В центральном посту Спар и еще два подводника стояли перед маленьким коричневым ящиком, из которого слышались бравурные военные марши. Люди стояли с напряженными лицами.
– В чем дело?
– Собираются повторить, – прошептал Спар.
Музыка прекратилась, послышался голос диктора:
«Говорит немецкое радио. Передаем специальный выпуск. Британское правительство направило германскому правительству ультиматум, требующий отвода немецких войск с территории Польши. Сегодня в девять часов утра в Берлине британский посол вручил оскорбительную ноту, информируя германское правительство, что, если к одиннадцати часам утра в Лондоне не будет получен удовлетворительный ответ, Великобритания будет считать себя в состоянии войны с Германией. Британский посол был информирован, что германское правительство и немецкий народ отказываются принимать или выполнять требования, содержащиеся в британском ультиматуме».
За этим последовало чтение германского меморандума. Затем снова зазвучали марши. Мы молчали. Молнией пронеслась мысль: получение призов, свободный выбор поля действий… Марши все еще звучали. Похоже, все, затаив дыхание, ждали, что будет.
В центральном посту три человека уставились на меня. Я подошел к карте и поманил к себе Спара.
