Назначение в Иерусалим

неестественная тишина, которую нарушали только немногие тихие смешки. Однажды я увидела буквы АЛЛИЛУЙЯ, нацарапанные на доске корявым детским почерком.

Поведение моих коллег учителей было не столь явным, но ранило больше. Я скоро поняла, что они не хотели, чтобы их видели вместе со мной в школьном дворе. Они либо поспешно торопились пройти впереди меня, притворяясь, что не замечают меня, или же находили какой-то повод подождать или же шли в другом направлении, пока я не пересекала двор. Когда я входила в общую комнату для учителей, наступала неожиданная тишина. Потом кто-то начинал громко говорить на банальные темы.

Однажды днём, после моего последнего урока, я увидела Сорена. ожидавшего меня в коридоре. «Не уделишь ли ты мне минуту?»- спросил он

«Конечно»-ответила я. «Мы давно не говорили друг с другом.» Мы начали медленно идти по направлению к школьному двору.

«Не возражаешь, если я задам тебе несколько откровенных вопросов?»Сорен помолчал и, увидев, что я не возражала, продолжил: «Всё это относительно...»-он заколебался, затем с усилием произнёс слово: «крещения, это имеет отношение к твоим поискам истины?»

«Думаю, что это можно назвать и так. Видишь ли, когда ты ищешь истину и веришь, что нашёл её ну, тогда тебе бросается вызов послушания этой истине!»

«Найти истину? Разве не провозглашала то же самое каждая религиозная группа?» И когда я не ответила: «Ты знаешь, что Эрна Сторм собирает подписи под петицией о твоём удалении с должности преподавателя?»

Мы подошли к краю школьного двора. Я немного задержалась, позволяя Сорену пройти впереди меня. К его чести, он однако был согласен пройти сквозь строй вместе со мной. Когда мы были на полпути, раздались обычные крики Аллилуйя.

«Разве тебе это безразлично?» спросил Сорен.

«Не могу сказать, что мне это очень нравится»-ответила я, «но это небольшая цена за то, что я нашла.»

«Лидия, что это?»

«Счастье, Сорен, настоящее счастье глубоко внутри себя, невзирая на то,что говорят или делают люди. Я чувствую себя, как тот торговец в Христовой притче, который нашёл такую драгоценную жемчужину, что продал всё, лишь бы приобрести её.» («Может быть, даже наши шансы совместного счастья»-прибавила я про себя, когда мой взгляд встретился с озабоченным и вопросительным взглядом Сорена.)

Я всё ещё ожидала официальной реакции со стороны церковных властей. На это не ушло много времени. 9-го марта, меня вызвали к лютеранскому пастору, который отвечал за все религиозные вопросы в школе. Он попросил меня объяснить своё крещение, что я и попыталась сделать, как только могла.

Оттуда моё дело передали на более высокую инстанцию к настоятелю. В своё время меня вызвали к настоятелю в близлежащем городе Слагелзе, где снова от меня потребовали объяснить своё поведение.

Настоятель явно рассматривал меня как одну из своих заблудших овец. «Почему вы не пришли ко мне в первую очередь»-спросил он, «прежде чем совершить этот поступок?»

«Настоятель»-ответила я, «я много лет посещала церковь, но всегда выходила со служений с большей путаницей, чем приходила на них. В конце концов я поняла, что мне надо обратиться к Самому Богу.» «Каждое поколение утверждает, что имеет монополию на истину»-вздохнул настоятель «Я не удивлюсь, если вы думаете, что у вас есть миссионерское призвание. Я и сам так думал, когда был в вашем возрасте.»

«Но, настоятель, может быть, у вас на самом деле было....» Я замолчала от взгляда в глазах настоятеля. Был ли это гнев? Или печаль? Запрещение или мольба? Так или иначе, я знала, что сказала лишнее.

Несколько дней я не могла забыть взгляда в глазах настоятеля. Вот преуспевающий в своей профессии человек, которого все уважают, сознательно служащий Богу и своим соотечественникам. И тем не менее его озабоченный взгляд напомнил мне Сорена. Было ли в жизни нечто такое, чего не нашёл даже настоятель то самое, что было самым важным? Почему он заговорил о миссионерском призвании? Я не поняла, что это значило, но эта фраза не уходила от меня.

Тем временем о моём случае стали писать в газетах, как в местных, так и в центральных. Однажды вернувшись со школы, я нашла на своём столе экземпляр Утра, самой читаемой в Дании газеты.

«Я принесла вам эту газету, мисс»-сказала Вальборг. «Там внутри есть статья о вас, прямо на центральной странице.»

И, конечно, на всё ширину страницы был заголовок: МОЖЕТ ЛИ ГОВОРЯЩАЯ НА ЯЗЫКАХ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА ОСТАВАТЬСЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ШКОЛЕ? Автор статьи делал главный упор на моих отношениях с пятидесятниками, которых он отвергал как «новомодную секту, не имеющую никакого образования или богословия.» Однако, его отношение к моему случаю нельзя было бы назвать полностью недоброжелательным. Он поднимал вопрос, насколько лютеранская церковь могла диктовать преподавателям государственных школ относительно личных религиозных убеждений.

«Наверное, это ужасно»-сказала Вальборг, «знать, что о тебе так говорят по всей стране.»

«В каком-то смысле, это так, Вальборг»-ответила я, «но это помогло мне понять стих, который поразил меня, когда я впервые прочитала его: Блаженны изгнанные за правду. Тогда я не понимала, как это можно блаженствовать в таком состоянии. Но среди всей Внешне моё положение как преподавателя в школе было вновь утверждено. Я бросила открытый вызов и власти и богословию государственной церкви, а общегосударственный парламент поддержал меня. Однако во мне произошло внутреннее изменение, которое не зависело от парламентского решения. Благодаря акту крещения я потеряла свою старую жизнь. Во всём этом была такая окончательность, которую нельзя было изменить. Казалось, что мне нужно было начинать планировать новую жизнь вместо старой. А у меня не было ни малейшего понятия, как это сделать.

От Расмуссенов я услышала о больших пятидесятнических церквях в Швеции, куда постоянно приезжали для духовного наставления люди из других Европейских стран. Может быть, там

мне смогут помочь. Я решила воспользоваться для этой цели летними каникулами.