– Нынче ночью, между второй и третьей стражей, я собственными глазами видела, как эта потаскуха выбежала из вашего дома, а за нею – А-до. Как раз вот тут они стояли и долго-долго шептались. Как только вы это терпите, тетушка Сы?
Сы переменилась в лице, молча взяла свои ведра и пошла к дому. Первым делом она рассказала обо всем мужу, а затем и свекру. Выходит, эта тварь по ночам тайком шляется по чужим червоводням? Как можно такое терпеть! Тун-бао рассвирепел, позвал А-до и потребовал объяснений. Однако парень уверял, что никакой Хэ-хуа не видел, не иначе как Лю-бао бесы приснились. Тогда Тун-бао сам пошел к девушке, и она рассказала ему все, что видела. Не зная, кому верить, старик бросился в червоводню и стал пристально разглядывать свои «сокровища». Они были по-прежнему крепкими и здоровыми. Значит, их не сглазили.
И все же радость была омрачена. Никто в доме Тун-бао и мысли не допускал, что девушка говорит неправду. Они лишь старались утешить себя тем, что эта бесстыжая Хэ-хуа просто хотела полюбезничать с А-до. Вдруг Тун-бао вспомнил, что на головке чеснока появилось всего несколько росточков. Да, неизвестно, что сулит будущее. Пока все идет благополучно. Вон сколько листьев сгрызли «сокровища»! Правда, слабые червячки иногда засыхают… Но об этом лучше не думать, а то и впрямь беду навлечешь.
У «сокровищ» начался «подъем», и семья Тун-бао окончательно потеряла покой. Ни денег, ни сил больше не было, а окупится ли это все, кто знает? И все же они продолжали усердно трудиться, не теряя надежды. Вокруг коконника из камышовых циновок соорудили шалаш, под него поставили жаровню. А-сы и все остальные места себе не находили от волнения: то с одной стороны подойдут к шалашу, то с другой сядут, приложат уши к циновкам и с трепетом слушают, стараясь уловить знакомый звук «сесо… сесо…»,[32] услышат и засмеются от счастья. Но только все стихает, одолевает тревога. Заглянуть внутрь никто не осмеливался. Вдруг на поднятые вверх лица упала капля,[33] другая, третья… Вот радость-то! Ощущение малоприятное, но пусть капает, они потерпят! А-до не раз тайком отгибал край циновки и заглядывал внутрь, Сяо-бао это заметил, дернул его за одежду и спросил, появились ли уже коконы. Вместо ответа А-до показал ему язык и подмигнул.
Через три дня после «подъема» погасили огонь. Теперь и Сы данян не удержалась, тихонько отвернув циновку, заглянула в шалаш. Сердце ее гулко застучало. Все было бело, словно снегом покрыто, даже рисовой соломы не видать. Впервые в жизни Сы видела такие чудесные коконы! Все так и сияли от счастья. Теперь можно было не тревожиться. Есть все же совесть у «сокровищ», не зря сожрали они столько тутовых листьев, которые по четыре юаня дань стоят. Не напрасно вся семья целый месяц недоедала и недосыпала. Поистине, на все воля Владыки неба.
Счастливым смехом наполнились дома крестьян, не одному Тун-бао повезло. Наверняка их деревушку нынче приняла в опеку сама Покровительница шелководства.[34] Почти все тридцать семей собрали коконов на семьдесят – восемьдесят процентов. Однако Тун-бао их превзошел – его семья собрала процентов на сто двадцать – сто тридцать.
У речки и на рисовом току снова стало людно. За последний месяц крестьяне сильно отощали, говорили сипло, мешки под глазами увеличились, зато бодрости было хоть отбавляй. Перебирая в памяти все, что пришлось пережить за этот месяц самоотверженной борьбы, женщины в мечтах уже видели груды белых, как снег, серебряных монет. Первым делом они выкупят из закладной лавки весеннюю и летнюю одежду, а в праздник дуаньян[35] можно будет полакомиться окунем. Прохаживались насчет А-до и Хэ-хуа. Лю-бао каждому твердила: «Совсем стыд потеряла, прямо домой является!» Мужчины отвечали на ее слова грубым смехом, женщины шептали молитвы и тихонько ругались. Семье Тун-бао завидовали, ее удачу объясняли покровительством Бодисатвы[36] и чудодейственной силой предков.
Наступили «лан шаньтоу» и «ван шаньтоу».[37] В эти дни полагается навещать родных и друзей. По этому случаю приехал в гости со своим сынишкой А-цзю сват Тун-бао, Чжан Цай-фа. Каких только подарков они не навезли: и мягкого печенья, и тонкой лапши, и слив, и японской мушмулы, и соленой рыбы. Сяо-бао был вне себя от радости, как собачонка при виде снега.
Тун-бао повел свата к реке, и там они уселись под ивой.
– Ты коконы продашь? Или сами будете разматывать? – поинтересовался сват.
Чжан Цай-фа был мастером рассказывать всякие занятные истории. Он частенько ходил к храму бога- хранителя города, где на площади выступали сказители; от них старик и наслушался этих историй и знал чуть ли не наизусть эпизоды из романа времен Суйской[38] и Таиской[39] династий, в особенности о «мятежах восемнадцати князей и семидесяти двух повстанцах»,[40] а также о Чэн Яо-цзине,[41] который продавал дрова и спекулировал контрабандной солью, а позднее выступил с мятежниками из крепости Ваган.
Но ничего дельного от Чжан Цай-фа никогда не услышишь, поэтому Тун-бао не стал распространяться насчет коконов, лишь ответил:
– Конечно, продам.
Хлопнув себя по коленке, старый Чжан печально вздохнул, поднялся и показал рукой на кирпичную стену шелкомотальни, видневшейся сквозь поредевшую тутовую рощу вдали за деревней.
– Гляди, Тун-бао, ворота шелкомотальни на запоре! Что проку от твоих коконов? Никто их нынче не купит. Восемнадцать мятежных князей давно спустились на землю, а Ли Ши-минь[42] так до сих пор и не появился, и нет на земле покоя! Да, кокономотальни нынче ворот не отопрут и коконов покупать не будут.
Тун-бао усмехнулся – он не поверил свату. Да и кто этому поверит? Здесь чуть не на каждом шагу кокономотальня. Да фабрик, пожалуй, больше, чем выгребных ям. Неужто все они так и будут простаивать? К тому же пронесся слух, будто с японцами договорились и войны, стало быть, не ожидается – не зря солдаты давно ушли из шелкомотальни.
Чжан Цайфа заговорил о другом, стал сбивчиво передавать городские новости, а потом перешел к историям о Чэн Яо-цзине и Цинь Шубао.[43] После этого он попросил свата побыстрее вернуть его хозяину долг в тридцать юаней – ведь он поручился за Тун-бао.
После ухода гостя Тун-бао отправился поглядеть на две шелкомотальни, за деревней, возле плотины, – слова свата как-никак его встревожили. Ворота и вправду оказались на запоре, и людей не видать. То ли было в прежние годы! В эту пору на фабричном дворе уже стояли в ряд стойки, над ними висели большие черные весы.
Старик разволновался, но дома, поглядев на плотные, белые, блестящие коконы, засмеялся счастливой улыбкой. Превосходные коконы! Тун-бао никак не мог поверить, что на них не найдется покупателя. Последующие дни он был занят сбором коконов, затем «благодарением божества»
