— Не могу не отметить, — заметила старая дама, обращаясь к Марку, — что вы куда более предприимчивый молодой человек, чем я себе представляла.
— Это правда, — кивнул Марк, улыбаясь, — я и вправду оказался куда более предприимчивым, чем сам представлял. Кстати, леди Перзли, когда вы жили здесь, еще девушкой, вам не запомнился некий странный молодой человек, который предсказал вам будущее, когда вы гуляли с ним по зимнему саду?
— А отчего вы меня про это спрашиваете, мистер Денбау?
— Так, просто интересно.
— Дело в том, — медленно проговорила леди Перзли, — что я тут немного задремала, когда вы меня оставили в библиотеке, и мне приснилось, будто я снова здесь живу, еще до помолвки с Джефри Перзли, и кто-то нагадал мне, что я за него выйду замуж. Только вот не помню, мне это просто приснилось, или же так в самом деле и было. Порой не разобрать, где сон, а где явь. Иногда все так запутывается!
— Подозреваю, что вы правы, — согласился Марк.
СТАТУИ
Уолтер Воули работал в «Дейли рекорд» и считался одним из лучших репортеров. Пятнадцать лет назад он перешел в газету какого-то привилегированного еженедельника, а теперь ему поручали писать многие важные статьи о Лондоне, в том числе и те, что печатались на первой полосе. Жил он в уютном доме в Северном пригороде, с миловидной женой, подающим надежды сыном, на которого он обычно ворчал, и ленивой, дерзкой дочерью, которую обожал. Ему было под пятьдесят, он оброс жирком, целыми днями курил трубку и страдал от несварения желудка.
В былые годы он считал себя счастливым человеком, но теперь, хоть он и старался выглядеть жизнерадостным, от прежнего счастья не осталось и следа. Порой целыми днями, приезжая из дома в редакцию, кружа по центральному Лондону в поисках материала, возвращаясь на работу, чтобы облечь свои находки в слова, пропуская стаканчик-другой с коллегами, торопясь домой на ужин, а потом, укладываясь в кровать, он пребывал в унынии и растерянности. Разумеется, такое состояние ума и чувств знакомо многим мужчинам, которым перевалило за сорок, когда остались позади молодость и надежды, но еще не хочется смиряться с тем, что закат жизни не за горами. Проблема Воули состояла в том, что по роду своей деятельности ему приходилось вращаться в среде, где жизнь била ключом, а его самого происходящее вокруг совершенно не волновало. Нет, он, конечно, делал вид, что, как и все, переживает за дело, осознает, сколь важна вся эта суета, но втайне сердился и недоумевал. В Лондон прибыла голливудская звезда, чья свадьба недавно расстроилась; министр позволил себе резкие высказывания; ограбили квартиру известной актрисы; в Западном Лондоне один молодой человек вел себя непотребным образом; новый глава телевизионного канала намерен сделать важное заявление… «И что с того?» — восклицал про себя Воули. Иногда у него создавалось ощущение, что он попал в замкнутый круг. Возможно, было бы полезно сменить работу. Иной раз, когда особенно донимал желудок, Воули в отчаянии задавался вопросом, а какой во всем этом смысл, какое удовольствие могут принести беготня, телефонные звонки, торопливое печатанье на машинке и, наконец, статья под аршинным заголовком? Зачем все это? Неужели это действительно жизнь, то, к чему человек стремится, или всего лишь ее ложная имитация, которую каким-то образом ему навязали? Случалось, он спрашивал себя, а вдруг пресса, вынужденная каждое утро вываливать на читателя уйму якобы интересующей его разнообразной информации и оперативно сообщать о преступлениях и кризисах, приносит больше зла, чем добра. Его неудовлетворенность могла испортить жизнь и другим людям. Он многое о них знал, — такая уж работа, — так что мог сравнивать и делать выводы. Постоянная спешка, домашние дрязги, тревоги из-за денег, мышиная возня вокруг высокооплачиваемых должностей! Разве часто удавалось увидеть среди этой толпы блестящие, но не от жадности, глаза?
Первую статую он увидел солнечным апрельским утром, когда ехал на открытой площадке второго этажа автобуса по Бейсуотер-роуд к Мраморной арке. Перед этим он долго просидел в вонючем подвале на Ноттинг-Хилл: брал интервью у женщины, которая собиралась заявить свои права на крупное состояние, но с виду казалась полной идиоткой. Воули курил трубку и пытался собрать воедино задержавшиеся в памяти обрывки разговора с этой дамочкой, и случайно взглянул на парк. Она стояла там — гигантская фигура, выше самых высоких деревьев, кажется, отлитая из светлой бронзы. За те несколько секунд, что Воули просидел, как громом пораженный, он сумел разглядеть её огромные черты. Статуя изображала мужчину, и подобного лица Воули никогда не видел: благородное, строгое, необычное, словно мужчина этот принадлежал к какому-то доселе неизвестному народу. Он совершенно отчетливо видел эту статую, залитую ярким весенним солнцем. Как она там оказалась? Кто ее воздвиг? Почему в «Рекорде» ничего об этом не знали? Задаваясь этими вопросами, он уже спешил вниз, со второго этажа автобуса на первый, а потом с нетерпением дожидался остановки.
Он прибежал в парк, жадно хватая ртом воздух. И сразу же увидел, что никакой статуи нет и в помине, хотя пытался убедить себя, что это всего лишь игра света и тени. Воули бродил по парку несколько минут, но, конечно, ничего не нашел. И что его поразило, так это абсурдность галлюцинации. Еще бы, на возведение такого колосса, высотой никак не меньше восьмидесяти футов, потребовались бы недели, а то и месяцы; весь Лондон говорил бы только об этой стройке, и «Рекорд», как и другие газеты, посвятил бы ей десятки статей. Да уж, хороший он, видать, репортер, если вообразил, что такая статуя могла появиться в парке без ведома прессы! Так есть тут, о чем писать, или нет? Воули твердо решил, что нет. Ему что-то пригрезилось наяву, и не имело смысла объявлять об этом во всеуслышание. Уолтер Воули и его гигантская статуя! Да над ним все будут смеяться!
— Забавная история произошла со мной нынче утром, — начал он за обеденным столом тем же вечером.
Но в этот день немало забавных историй произошло и с другими членами его семейства, а они определенно обладали большим, в сравнении с ним, напором, и, во что бы то ни стало, желали завладеть вниманием собравшихся. Потом он только порадовался тому, что ему не хватило настойчивости. Воспоминание о статуе не поблекло, как обычно случалось со сном или грезой. Стоило Воули закрыть глаза и подумать о статуе, как перед его мысленным взором тут же возникала гигантская, возвышающаяся над кронами деревьев бронзовая голова. Благородство и безмятежность этого лица, обращённого, на запад, остались в его памяти, как остается на языке сладкий вкус рассосавшегося леденца. Привычный час отхода ко сну давно уже миновал, а он все размышлял о статуе, задавал себе вопросы, на которые не мог ответить. Если статуя ему пригрезилась, почему она оказалась в той части парка, мимо которой проезжал автобус? Откуда она взялась, если все остальное выглядело, как всегда? Как в его воображении могла возникнуть эта статуя, такая величественная, такая странная? Нет, ему с трудом верилось, что он ее выдумал. Разве у него сразу не возникло ощущение, что эта статуя запечатлела представителя неизвестного ему народа?
Последующие две недели он работал машинально, делая все, что положено, погрузившись в грустные мечты. Становилось все труднее вызывать из памяти образ статуи, но всё равно она оставалась с ним. Он чувствовал, где-то она стоит, обратив лицо к западу, и спокойно взирает на небо, и от этого он сам и его заботы казались еще более ничтожными, никчемными, нелепыми. Вновь и вновь, с нарастающим отчаянием, он задавался вопросом, почему у него такая жизнь, почему он должен бросать в нее свои дни, будто она — мусоросжигательная печь, а его время — мусор, который к ней свозят. В первые дни он, боясь разочарования, старался выбирать такие маршруты, чтобы не проезжать мимо парка по Бейсуотер-роуд, но прошла неделя, и он несколько раз специально заглянул в парк, чтобы посмотреть, не вернулась ли статуя. Само собой, ее там не было.
А потом он увидел вторую. Случилось это ближе к вечеру, по небу ползли тяжелые облака, собирался дождь. После деловой встречи в Сити он пешком возвращался в редакцию. На Ладгейт-Серкус случайно посмотрел вверх и направо, и его взгляд уперся в еще одну гигантскую статую, высившуюся там, где следовало быть виадуку Холборна, да только в положенном месте виадука не оказалось. Статуя была совсем другая, даже больше первой, из какого-то черного материала, и изображала мускулистого обнаженного мужчину, который отчаянно пытался освободиться от чего-то схватившего и душащего его.
