— Конечно же, нет. Разве не я просила тебя остановиться у того паба, чтобы купить сигарет, а ты не захотел?
— О, ради бога! — Он несколько раз переступил с ноги на ногу и понял, что в ботинках полно воды. Она противно хлюпала между пальцами. — У нас ни еды, ни глотка спиртного. На мили кругом ничего нет. А теперь выясняется, что даже сигаретой не затянуться.
— А кто виноват? — настаивала она.
— Какого черта, разве важно, кто виноват? Кончай вести себя как идиотка. — Он услышал, как голос его задрожал на высокой ноте, что нередко случалось, к его полному отвращению, когда он волновался. Почему он не может, оставаясь в басовом регистре, быть по-настоящему грубым и жестким? Чего ради вообще он должен сейчас здесь торчать с Бетти? Почему ей вздумалось ехать этой дорогой? Почему он пропустил поворот, резко развернулся и въехал в эту канаву? Почему — почему — почему? — Мы напрасно тратим время. Вопрос в том, что делать.
— Именно об этом я и спросила, когда ты посоветовал мне не быть круглой дурой — спасибо на добром слове. — Теперь Бетти действительно плакала, и это выглядело даже глупее чем обычно, если принять во внимание количество воды кругом. Она придвинулась ближе. — Ты можешь что-нибудь сделать с машиной? Или это безнадежно?
— Разумеется, безнадежно.
— А что с нашими сумками?
Было время, когда он преисполнялся гордости и счастья, становясь для Бетти чем-то вроде волшебника, теперь же ее беспомощные вопросы вызывали у него отвращение.
— Они находятся аккурат посреди канавы и, если ты хочешь знать мое мнение, там и останутся. А коли у тебя есть желание попытаться залезть в них под водой — вперед. Но предупреждаю, что все промокнет. Так что забудь.
— Ладно. — Из требовательной жены она превратилась в невозмутимую дикторшу. — Делать нечего. Пошли.
— Куда пошли? — проорал он.
Ливень стал хлестать с еще большей яростью, которой никак нельзя было ожидать от обычного осеннего дождя.
Бетти рассталась с амплуа спокойной дикторши.
— Откуда я знаю? И какая разница — куда? Мы ведь не можем торчать здесь всю ночь, мокнуть и орать друг на друга, как сумасшедшие. Нам нужно найти, где укрыться, разве нет?
Люк признал, что попытаться стоит. Неважно, в какую сторону идти, потому что, как он уже заметил, на мили кругом ничего не было. Он даже не мог с уверенностью сказать, в каком графстве они находятся. Нортхемтон, Бакс, Бедфорд? У ближайшего перекрестка, где, по ее словам, он перепутал поворот, она свернула направо, и он послушно последовал за ней. Под ногами чавкала грязь, они, как пара изгоев, брели вперед сквозь гулкую дробь дождя, терявшуюся в сумраке, и что-то бормотали себе под нос. Иногда их плечи сталкивались, но на этом все и заканчивалось, даже речи не было о том, чтобы взять друг друга под руку или взяться за руки, несмотря на то, что они были молоды, женаты всего три года и в данный момент не имели романов на стороне. Так могли бы идти любые выбранные наугад сотрудники компании «Нью Эра Актуалити Филм», работа в которой, собственно, и свела их вместе и в чьем штате они и числились до сих пор. Люк — в качестве режиссера, а Бетти — сценаристки и дикторши. Бредя по дороге с низко опущенной головой, теперь уже не только промокший, но и замерзший, Люк размышлял о съемке, с которой они возвращались. Обычная документальная короткометражка, на этот раз — о новом цементном заводе рядом с Ноттингемом. Несколько удачных кадров, в основном панорамы общего плана, туфта всякая. Он сам это знал, знали ребята из съемочной группы, а очень скоро узнают и рабочие с цементного, и широкий зритель, если таковой окажется.
— Я вижу свет, — заявила Бетти.
Он вышел из своей угрюмой задумчивости.
— Где? — Но тут же увидел сам. Едва заметный тусклый свет мерцал довольно далеко в стороне от дороги. — Не очень-то многообещающе.
— Эта грязная и темная дорога обещает еще меньше, — отрезала она. — С меня довольно. По крайней мере, они скажут, где мы находимся… И разрешат позвонить, если там есть телефон.
— За поворотом мы можем найти что-нибудь получше. — Однако сказал он это без особой убежденности, просто чтобы возразить.
— Не валяй дурака. Я уже почти утонула. По-моему, там должна быть какая-нибудь подъездная дорога.
Пока они препирались, свет стремительно замигал, разжигая в них холодную ярость. Не обменявшись больше ни словом, они весьма резво свернули на подъездную дорогу и, нагнув головы, почти вслепую зашлепали по ней по направлению к свету. Люк первым оказался между двух колонн, щелкнул зажигалкой и уже стучал в дверь массивным старым дверным кольцом, когда к нему присоединилась Бетти. Их била дрожь; по-прежнему молча, они стояли под дверью.
Позже, когда вспоминали обстоятельства того вечера, они сошлись в том, что в женщине, открывшей им дверь, не было ничего примечательного: невысокая, плотная, довольно пожилая, в чем-то черном. Пара принялась объяснять, кто они такие и что за нужда их сюда привела. Они все еще говорили что-то наперебой, когда обнаружили, что стоят внутри, а старуха, которая не произнесла ни слова, запирает дверь на ключ — скорее всего, желая отгородиться поскорее от ненастной ночи. Она подняла лампу, бросила на гостей еще один пристальный взгляд, пробормотала что-то неразборчивое и, оставив лампу, торопливо вышла из холла, закрыв за собой дверь. Холл был квадратный, не очень большой и почти без мебели. Вряд ли кто-либо заботился об уюте или украшении этого помещения, которое больше всего напоминало вход в музей.
— Надеюсь, она поняла, что мы ей сказали, — пробормотала Бетти, неуютно поежившись. — И пошла призвать кого-нибудь с нами разобраться. Боже, я чувствую себя мокрой крысой.
— Ты так и выглядишь, — сказал Люк без тени улыбки.
— А как, по-твоему, ты выглядишь? — вскипела она, повернулась к нему спиной и попыталась привести в порядок волосы, которые сейчас с успехом могли бы сойти за потемневшую от сырости паклю. Старый, насквозь промокший плащ, пурпурно-меланжевый свитер с твидовой юбкой и забрызганные грязью чулки завершали картину. Во взгляде Люка, устремленном на нее, сквозило отвращение.
— Кстати сказать, ты всю неделю выглядела не ахти, — заметил он. — Я хотел раньше сказать, просто времени не было.
— Зато у тебя было достаточно времени, чтобы распивать джин с Бертом и Маком. На себя бы посмотрел. Даже не позаботился о том, чтобы побриться, хотя сегодня у тебя был океан времени. О, поняла! Пытаешься сойти за режиссера, изнуренного работой, — голливудский шик.
— О, бога ради…
— Вот именно, — сказала она, все еще отвернувшись от него. — Давай продолжим диалог, а потом еще и поорем друг на друга. Только этого не хватает, чтобы нас выставили за дверь. — Ее передернуло. — Мне никогда в жизни не было так мокро, холодно и противно.
— Ну-ну, поной. Может, они тебя оставят, а меня из жалости к тебе выставят за дверь. — Это уже никуда не годилось, но он испытывал отвращение к себе, внезапно почувствовав приступ ненависти и к ней, стократ усиленный тем, что она заставила его ненавидеть самого себя.
Она повернулась к нему — ни дать ни взять баба-яга, только молодая.
— Я не собираюсь плакать. Мне кажется, если я начну, то не смогу остановиться. И дело не только в том, что случилось сейчас. Все остальное тоже. То, как ты вел себя со съемочной группой… Я уж не говорю, что работа, которую ты сделал, — туфта…
— О, так это была туфта, вот как?
— Да, туфта, туфта, туфта — и ты сам это знаешь. А потом, когда мы вернемся обратно, тоже ничего хорошего меня не ждет. Как будто нормально ютиться в той убогой квартирке, которую тебе пришлось унаследовать от Сони и Питера…
—
— Они мне не друзья. У нас нет друзей, — неистово продолжала она. — У нас ничего нет. Тебе —
