безмятежной рекой. Обычные его отрывистые фразы — колкие, протестующие, испуганные, — которые проносились у него в голове, когда он затягивался сигаретой, слонялся по комнате или плюхался в мягкое кресло, больше не досаждали ему. Их место заняли сейчас безмятежные думы, плывущие по реке его сознания, словно выкрашенные в сдержанные цвета неторопливые баржи. Никаких заметных признаков мудрости он в себе не обнаруживал, но в то же время чувствовал себя мудрым. Жизненный опыт, который раньше сковывал его, лишая смелости, теперь мог принести ему пользу. Он почувствовал, что в эту минуту надо строить грандиозные планы на годы вперед, чтобы потом наполнять предстоящие годы творчеством. Он больше не был крысой в клетке, он был человеком, прожившим хороший день…
Бетти оставила сэра Эдварда, чтобы подняться к себе в комнату, где, как она помнила, была шаль, которая пригодилась бы ей сейчас. Сэр Эдвард просил ее не спускаться в столовую, а искать его в библиотеке — вверх по еще одной лестнице в конце коридора. С маленьким медным подсвечником в руке она довольно быстро нашла свою комнату. Никогда в жизни она еще не была так счастлива, как сейчас. В комнате оказались целых три шали, и она принялась развлекаться, повязывая их на разный манер. Остановив выбор на самой маленькой, но самой пушистой, она развязала ленту, придерживавшую волосы, и снова причесалась. Хотя и не слишком отчетливо при свете всего лишь одной свечи, в зеркале отражалось лицо, которое она всегда хотела видеть в каждом зеркале мира. Раньше оно почему-то не показывалось, ожидая в каком-то укромном уголке именно этого случая. Выражение его не имело ничего общего с рассерженной гримасой, искажавшей его совсем недавно. Она помнила, что случилось в машине, помнила неприятную сцену с Люком, когда они пришли в дом, но теперь все это казалось ей частью сна, одного из тех снов, сбивчивых и неправдоподобных, которые, тем не менее, повергают в отчаяние. Она не могла дать разумного объяснения событиям, произошедшим за последний час или два, но если на то пошло, она и не пыталась понять их, не испытывала желания руководствоваться той частью сознания, которая могла придать им повседневный смысл. Сейчас она была живой и хотела жить, в то время как несколько часов назад чувствовала себя почти мертвой. Стоит ли ей задаваться вопросами, почему из неприветливого, раздраженного создания она превратилась вдруг в фонтан радости? Всплыли какие-то смутные воспоминания о волшебных сказках, в которых чересчур любопытные и упрямые из-за своей назойливости лишались благосклонности добрых волшебников.
Теперь, когда она поправила прическу и не могла уже ничего добавить к своему туалету, она снова хотела быть с сэром Эдвардом, в чьем присутствии чувствовала себя красивой, обворожительной и почти мудрой. Она считала, что не раз была влюблена, конечно, и в Люка, но случалось это и до, и после того, как она вышла замуж. Влюблялась она в мужчин того же сорта, что и он, резких и требовательных, и каждый раз чувствовала, что ей приходится постоянно подогревать свой интерес, искусственно стимулировать возбуждение, чтобы продлить роман, так люди на вечеринке подогревают себя алкоголем. Легко было обнаружить: чтобы избежать всяческих сомнений и колебаний, она притворялась, что их не существует, и поэтому была далека от того, чтобы полностью погрузиться в свое чувство, раствориться в нем. С сэром же Эдвардом ей казалось, что чувство ее спонтанно и исходит из самых недр ее существа. Приятное волнение, которое ее охватывало, не нужно было создавать искусственно, и в то же время в сердцевине их отношений царило чудесное спокойствие, уверенное умиротворение. Неважно, каковы условия их встречи, но Бетти принадлежала ему.
На секунду или две она задержалась перед дверью своей комнаты, тщательно заслоняя свечу от сквозняка. До нее доносилась лишь барабанная дробь дождя и больше ничего, ни звука. Дом казался огромным, напоминая гигантскую пещеру с массой лабиринтов. Она спросила себя, поднялся ли уже сэр Эдвард в библиотеку. Не слышно было, чтобы он прошел мимо ее комнаты, но, опять же, он мог подняться и по другой лестнице. Дом вовсе не был небольшим скромным строением времен королевы Анны, как она решила, переступив его порог. С тревогой ей подумалось, что большинство особняков выдают себя за большие на первый взгляд, чем оказывается впоследствии, в то время как этот дом начал расти, причем самым неприятным образом, и чем дольше она в нем находилась, тем больше он казался. Лестница, спускавшаяся в темноту, была вовсе не той лестницей, что показала ей старуха, хотя и начиналась у той же комнаты. Что ей делать — идти в библиотеку или спуститься вниз и поискать сэра Эдварда там? Она нерешительно направилась вниз, остановившись у подножия лестницы в надежде услышать что-нибудь, подсказывающее ей, что он все еще на первом этаже. Не услышав ни звука и внезапно испытав прилив чувства, очень напоминавшего панику, она поспешила наверх. Правда, сделать это достаточно быстро ей не позволяли юбка со шлейфом и грозящее угаснуть драгоценное пламя свечи.
В коридоре что-то промчалось с пугающим шорохом, и снова все стихло, кроме ее сердца, бьющегося, как птица в клетке. Изношенные и неровные половицы не были покрыты ковром. Холодный воздух казался осязаемо густым от пыли. И хотя двери некоторых спален были открыты, она поспешила мимо, даже не подумав заглянуть внутрь. Вспомнив, что нужно повернуть налево и подняться по лестнице, она оказалась перед массивной полуоткрытой дверью, за которой была еще одна, закрытая, обитая зеленым сукном. Она постучала в эту вторую дверь, подождала секунду или две и распахнула ее, сразу же убедившись, что сэра Эдварда там не было. Там не было ничего, кроме холодной мглы. И такая же холодная мгла проникла в ее сердце. Она вернулась в коридор и за одной из приоткрытых дверей услышала жутковатый шорох. Ее счастье померкло — не осталось ничего, кроме одиночества и страха. Она пустилась бежать; пламя свечи, которое она прикрывала рукой, угрожающе подрагивало; ей пришлось остановиться, чтобы дать ему как следует разгореться. И тут свеча погасла, а она поняла, что окончательно заблудилась.
Стоя на верхней площадке главной лестницы, которая теперь казалась настолько большой, что наводила на мысли о разрушенном оперном театре, она принялась звать его, кричала, умоляя его вернуться к ней. Но к ней возвращалось лишь эхо, странное, насмешливое эхо. Наконец ее возглас перешел в пронзительный крик, захлебнувшийся рыданием. Потому что она поняла, с безутешной уверенностью, что напрасно зовет сэра Эдварда, что его нет больше ни в этом доме, ни в любом другом. В доступном ей пространстве и времени она никогда не сможет до него докричаться.
По прошествии первых пяти минут Люк подумал, что сэр Эдвард и Бетти вот-вот вернутся. Однако его ничуть не удивило, что они не возвращались, — наверняка обменивались пространными речами где-нибудь на кухне или в буфетной. Часов он не носил, и в этой длинной комнате их, по-видимому, тоже не было, так что ему пришлось прикидывать наугад, прошли ли уже те полчаса, которые Джулия просила его подождать. Наконец, решив, что по свечам вполне можно ориентироваться во времени, — а их сгорело уже две, — он поднялся и отправился искать библиотеку. Дважды повернув не в ту сторону и запутавшись в длинных узких коридорах, он вышел к большой лестнице, которую раньше не видел. Потом ему оставалось лишь следовать указаниям Джулии: повернуть направо и идти по коридору до маленькой лестницы наверх. Поднявшись, он без труда нашел двойные двери, про которые она говорила.
— Джулия, я здесь! — радостно воскликнул он, уже представляя, как они часами просиживают в этой библиотеке, такой уединенной и уютной, и никак не могут наговориться. Толкая дверь, он почти закричал:
— Я пришел! — звучало это, надо сказать, довольно по-дурацки. — Я пришел!
Комната была пустой и голой, и в ней царила промозглость бесконечной зимы. Когда-то здесь действительно была библиотека, что могли подтвердить все еще висевшие на стене пара полок, а в углу валялись несколько потрепанных книг. В камине лежала груда золы и полусожженные обрывки бумаги. Сырость въелась в стены и потолок, оставив на них бурые пятна. В комнате не было никакой мебели, только в углу валялся старый упаковочный ящик. Никто не читал здесь книг по меньшей мере последние тридцать лет. Эта комната забыла, как выглядят человеческие существа. От отчаяния Люка даже стало подташнивать.
С улицы доносился шум дождя, монотонно поскрипывали ставни. Не верилось, что комната, где он совсем недавно был с Джулией, находилась всего в двух лестничных пролетах отсюда. Ужасные подозрения, которые он даже не мог облечь в слова, мелькали в его сознании. Что если, выйдя из той длинной комнаты внизу, он повернул не туда и заблудился? Он заблудился во времени? Где Джулия? Где она ждет его с кофе и бренди? Он знал, хотя отчаянно хотел не знать этого, что она имела в виду именно эту библиотеку. Его начала бить ледяная дрожь.
Потом он услышал шаги, медленные, неуверенно приближающиеся шаги. Он стоял не в силах
