жаловаться. Милли по опыту знала, что именно толстухи с крючковатыми носами хуже остальных… Женщина, правда, больше ни слова не сказала, и Милли посмотрела ей вслед с облегчением, когда та, грузно переваливаясь, двинулась к выходу. Больше лифт пока никто не вызывал, и она поехала в подвал, где в то утро было спокойно.
Милли повернулась к Джимми: тот явно был не в своей тарелке. А на кой он вообще заявился? Чего ради все эти разговоры? Может, это он нарочно, чтобы устроить ей неприятности?
— Короче, извини, ладно? — пробормотал Джимми. Он чувствовал свою вину, а как же иначе, он ведь сам работал с людьми, когда дежурил на станции. — Я только хотел сказать, что в воскресенье в любом случае зашел бы, но когда увидел тебя с этим типом, да еще вспомнил, что ты раньше говорила…
— А что я такого говорила?!.. — запальчиво вскричала Милли.
— Будто сама не знаешь, — отрезал Джимми, который, конечно, был человеком смелым, однако поостерегся повторять здесь, в подвале универмага, их клятвы в вечной любви и верности до гроба.
Тут он вдруг окинул ее взглядом, и выражение его лица изменилось.
— А я тебя, Милли, в форме еще ни разу не видел. Тебе так идет! Шик-блеск, да и только!
— Да ладно, так себе.
Она старалась держать дистанцию, однако это было непросто, когда он вот так на нее смотрел. Раздался звонок. Ну и пусть. Подождут. Ах, Джимми, бедняжка. В конце концов, ведь решился же, пришел к ней сюда и все пытается помириться, прямо в лифте.
— Особенно шляпка, просто люкс, — продолжал Джимми, еще больше приободрившись.
Вот тут он, конечно, дал маху. Похвалить форму — это был верный ход, но рассуждать об этом затейливом шоколадно-золотистом сооружении, отдаленно напоминающем колпак шеф-повара, а на самом деле вообще ни на что не похожем, — этого Милли вынести не могла. Тут, разумеется, опять настойчиво затренькал звонок, будто напоминая ей, что весь смысл ее жизни сводится к тому, чтобы париться под этим дурацким колпаком, возить одних и тех же людей вверх-вниз да терпеть их вечные попытки заехать ей в глаз краем идиотских свертков с покупками.
— Ой, ладно тебе, что это ты все: комплименты да комплименты!
И они поехали наверх.
— Ну, теперь-то ты чего? — обиделся Джимми.
— Ва-ам наверх?
Нет, этим вниз. Она грохнула дверью, чуть не расквасив им физиономии. После они опять двинулись вверх, миновали второй этаж, поехали выше.
— Ну, чего ты? — Джимми порой был совсем как звонок у лифта, такой же настырный. — Чего я такого сказал-то?
— Слушай, заткнись! Отстань от меня, ладно? — Лифт остановился на третьем. — Ва-ам наверх?
Этим наверх, всем трем дамам, и две из них выразительно посмотрели на нее, сухо заметив, что им пришлось ждать несколько минут, а потом, с любопытством разглядывая рассерженного Джимми, поведали друг другу, что сервис в «Борриджес» теперь не тот, что был когда-то, м-да, совсем не тот. И выйдя из лифта, направились в кондитерскую.
«Чтоб вы все подавились!» — мысленно пожелала Милли, открывая им дверь. Джимми снова что-то пробормотал себе под нос, однако она, стрельнув в него глазами, гордо задрала подбородок и отвернулась. И тут, прежде чем она успела закрыть дверь, из-за угла показалась старая дама, а с нею рядом, склоняясь к ее локтю, шел тот самый молодой человек из музыкального отдела.
— Вот на этом лифте, мадам, — говорил он, — вы доедете до первого этажа, прямо к выходу.
В подобных ситуациях он был на высоте, этот молодой человек из музыкального отдела, — джентльмен, да и только. Он передал старую даму на попечение Милли, и сам Джон Гилберт не мог бы сделать это лучше. Он широко улыбнулся Милли, а она ответила ему еще более лучезарной улыбкой, причем повернувшись в профиль, так чтобы Джимми тоже ее увидел. Она не сомневалась, что Джимми его узнает. Она прямо почувствовала, как Джимми узнал его, весь так и оцепенел, потому что узнал его.
На первом этаже Джимми вышел из лифта следом за старухой, потом обернулся и многозначительно посмотрел Милли прямо в глаза.
— Ну, Милли, что скажешь? — начал он, явно испытывая жалость к себе.
— Ва-ам наверх? — спросила Милли у двух подошедших к лифту девушек.
Да, в отдел товаров для дома. Она взглянула на Джимми, он все еще стоял рядом, всего в нескольких футах от нее, все еще смотрел ей в лицо. Она увидела, как он, по своему обыкновению, уже вытянул губы, чтобы по обыкновению тихонько свистнуть, — придумал бы что-нибудь новенькое, — а потом неуклюже повернулся и направился к выходу. Она мигом взлетела ввысь, исчезнув из его поля зрения.
Остаток утра, до полудня, она провела, укрепляя свою решимость. Внешне она была спокойна, деловита и чуточку надменна, как всегда, напоминая симпатичный автомат шоколадно-золотистой расцветки, установленный в кабине лифта, носившегося вверх-вниз. Однако в это время она мысленно высказывала Джимми все, что о нем думала, объясняла ему во всех деталях, почему он недостаточно хорош для девушки, работающей в таком универмаге, как «Борриджес», приводила примеры его глупости, неловкости, отсутствия у него вкуса и такта. Беседа эта, в которой на долю Джимми оставались лишь редкие жалобные замечания и стоны, так и не заканчивалась ничем определенным, и вообще не стоило ей брать на себя этот труд и тратить время на столь ничтожное существо. Но еще более удивительно было то, что она без объяснения причин отказалась принять приглашение молодого человека из музыкального отдела снова отправиться с ним вечером в тот самый «Пале»…
На следующий день время тянулось невыносимо долго. В универмаге было полным полно людей, и они все никак не могли решить, нужно ли им в подвал или на крышу, в ресторан с зимним садом. А некоторым, решила Милли, не удалось бы угодить, даже подарив им целую планету. Вечер, который Милли провела дома, был до того скучным, что она даже обрадовалась, когда около девяти к ним заглянула тетушка Фло. Она умела гадать на картах, и вот, в очередной раз, она села погадать Милли. Как водится, карты говорили что-то невнятное про какое-то письмо и про дорогу. Единственная занятная новость оказалась, правда, на редкость неприятной. Вскоре в жизни Милли, сообщила тетушка Фло, понизив голос и тараща глаза, появится какая-то белокурая красавица, и от нее жди одних неприятностей. Милли надо ее опасаться. Милли пообещала: хорошо, буду и в самом деле ее опасаться. После чего, выпив две чашки чаю и погрызя кусочек засохшего шоколадного кекса, Милли нехотя погладила кое-какие вещи и отправилась в кровать.
Назавтра жизнь по-настоящему забурлила лишь в десять минут двенадцатого. И забурлила она, странное дело, именно в тот миг, когда в лифт вплыла некая белокурая красавица. Никаких сомнений. Это была яркая блондинка, нарядная, броская, хотя, как тут же решила Милли, стиль у нее был самый дешевый и вульгарный. Она была из тех, кого девушки сразу же видят насквозь, но именно такие всякий раз — увы! — отнимают у них постоянных поклонников. И эта была, разумеется, с мужчиной. Конечно, а как же иначе. И губы ее в помаде цвета малинового варенья улыбались ему, ее кавалеру.
— Да ладно тебе, Джимми, — ворковала она, — ты не беспокойся, дорогой. Я ведь сюда ненадолго…
Да-да, то был Джимми Андервуд собственной персоной, в новехоньком сером костюме и новой мягкой серой шляпе, только Милли его не сразу узнала — до того он был модно одет. Она всей душой пожелала, чтобы он и оставался где-нибудь там, подальше от нее, и чтобы она не узнала его, когда увидела.
— Ва-ам наверх? — спросила она жалобно.
Эта смазливая баба — может, кто и назвал бы ее «девушкой», да только не Милли, она-то понимала, что это за фрукт — недоуменно подняла то, что у нее осталось от бровей, и снисходительно кивнула. Джимми, этот новый, ужасный Джимми, лишь мельком глянул на Милли. Словно в первый раз ее видел.
Они ехали на пятый этаж и все это время стояли совсем близко друг к другу, а женщина эта все нашептывала ему что-то, тихонько смеясь. Это была, повторим вслед за Милли, явно женщина определенного сорта. Такие не знают, как полагается вести себя в лифте, между прочим, общественном месте. Да она, видать, вообще не знает, как полагается себя вести. А Джимми как раз это явно нравилось. А значит, решила Милли где-то между третьим и четвертым этажом, следует поставить на нем крест. Если он не может понять разницу между этой пергидрольной блондинкой с густо намазанными губами, что
