же вечер он покинул свой маленький скромный отель в Блумсбери и вскоре оказался в роскошной и чудовищно дорогой квартире в Мейфэре. Хозяйкой этой квартиры была большая знаменитость — женщина, чье имя и лицо знала вся Англия и все восточные штаты Америки. И тем не менее едва мистер Хебблсуэйт появился на пороге, это прелестное и знаменитое создание бросилось к нему и запечатлело на его щеке крепчайший поцелуй, который он встретил совершенно спокойно.
Как бы ни влекла нас лаконичная и эффектная манера повествования, здесь нам, по-видимому, придется отступить от нее, поскольку и сам визит, и поцелуй требуют немедленного объяснения. Дело в том, что встреча с Элли Мэрсден, звездой мюзик-холла и ревю, была лишь несущественной частью этого визита. Мистер Хебблсуэйт пришел в гости вовсе не к ней, а к Элис Мэрсден, уроженке Ладденсталя и двоюродной сестре миссис Хебблсуэйт. Элис Мэрсден пошла на сцену, превратилась в Элли Мэрсден и после нескольких лет тяжелой работы и маленьких заработков внезапно пленила публику Вест-Энда теми самыми интонациями и жестами, которые прежде заставляли покатываться со смеху жителей Ладденсталя. Вскоре Элли сделала головокружительную карьеру в мюзик-холле, ревю и кино. Ее никто не назвал бы красавицей, а ее коренастую, довольно плотную фигуру идеальной, но на сцене она сверкала, как молния, была полна обаяния и юмора, а иногда трогала до слез. Ей никогда не платили меньше четырехсот фунтов в неделю, и любой театральный кассир в Лондоне и Нью-Йорке поручился бы, что она стоит всех этих денег до последнего пенни. Кстати, теперь она была уже не Элис Мэрсден из Ладденсталя и не мисс Элли Мэрсден с афиш, а миссис Ричард Хэйкрофт, супруга преуспевающего биржевого маклера и славного человека.
— Привет, Том, — воскликнула знаменитость, — наконец-то встретились. Выпить хочешь? Дик сейчас явится. Как Роза? — Это была ее двоюродная сестра, ныне миссис Хебблсуэйт.
— Она молодцом, — сказал мистер Хебблсуэйт. И все остальные тоже.
— Ну, отлично. Как бы хотелось с ними повидаться! Почему ты не привезешь их сюда, Том?
— А почему ты сама не приедешь к нам? — парировал мистер Хебблсуэйт. — Это проще. Вас только двое, да и кошелек у вас потолще.
В Ладденстале принято говорить откровенно, и великая Элли нисколько не обиделась.
— Я думала об этом, — сказала она серьезно, — так хочется снова поглядеть на старую лавку… Только когда это у меня получится? Я ведь только что вернулась из Америки — специально для нового шоу «Утки-селезни».
— Знаем, знаем, — сказал мистер Хебблсуэйт, — читали в газете. Теперь ведь нельзя развернуть газету, чтобы не наткнуться на твою фамилию. Мы уже слышать ее не можем. Я вот на днях встретил старого Джо Холмса… ты его помнишь?
— Еще бы! — воскликнула знаменитость, и лицо ее просияло. — Он однажды выставил меня из своей лавки.
— Ну, держу пари, что за дело. Ты была нахальным ребенком. Так вот, встречаю я на днях старого Джо, и он мне говорит: «Видать, в газете совсем уже нечего стало печатать, ежели они там находят место для всех этих глупостей про девчонку Джека Мэрсдена. И такое пишут — ну прямо английская королева, и все тут». Вот оно как, Элли.
Она расхохоталась.
— Непременно надо повидать старика Джо. Интересно, а если я покажу ему язык, он снова выставит меня из лавки? Знаешь, Том, мне приходится очень много работать, и спрашивают с меня будь здоров, но мне это нравится… я жизнью довольна…
— Еще бы. Если уж ты не довольна, тогда кто же?..
— Я тебе скажу: Роза. Да, я знаю, что ты мне ответишь. Но Роза получила все, чего хотела: у нее есть ты и трое славных ребятишек… и она счастлива. Я это знаю. И я рада. Но я вот что начала говорить: я, конечно, довольна жизнью, хотя и работа трудная, и ответственность, и нервотрепка, и суета… а все же я частенько думаю: хорошо бы снова стать маленькой девочкой и идти по Мур-Лейн в грязном шотландском беретике на затылке и с большой дыркой в чулке. Вот когда жилось весело! Что ни говори, а у взрослых такой жизни не бывает. Правда, может, все было бы иначе, будь у меня дети… Знаешь, когда они перед глазами…
— Да, тогда совсем другое дело, — неуверенно сказал мистер Хебблсуэйт, несколько растерявшись от этого неожиданного для Элли прилива сентиментальности.
— Но на север мне сейчас никак не вырваться, — продолжала она более оживленно. — Только вернулась, сразу начались репетиции, и без передыха. Я прямо оттуда. Час назад сказала: «На сегодня с меня хватит», — и ушла, а они еще потеют. Знаешь, Том, я устала. А ты ругаешь Ладденстальское кооперативное товарищество. Да по сравнению с моей работой это просто пикник.
— Зато и платят соответственно, — сухо сказал мистер Хебблсуэйт. — А вот и Дик! Привет!
— Привет, Том! Не выпить ли нам понемногу? А ты, Элли? — Дик Хэйкрофт налил себе и с широкой улыбкой посмотрел на жену и мистера Хебблсуэйта. — Что нового в Ладденстале, Том? Как торгуется?
— Пожалуй, лучше, чем год назад ответил мистер Хебблсуэйт, и минут пять они с Диком говорили о торговле.
— Ну, а как сегодня «Утки-селезни»? — спросил Дик у Элли. — Я сейчас видел в клубе вашего дирижера… забыл его фамилию, Эйкли, кажется… и он мне сказал, что сегодня все крякали просто замечательно.
— А я ушла с репетиции час назад… Я Тому только что говорила. Хватит с меня на один день!
— Ну и правильно сделала.
— И Виктор у меня в печенках сидит, — продолжала Элли. — Задавака несчастный! Решил, что я буду послушна, как овечка, а почему? Да потому, что я понимаю, как все это трудно, и тоже выкладываюсь, и не строю из себя «звезду с характером». Дела у него идут отлично, но он уж так раздулся от важности, что скоро придется расширять Шафтсбери-Авеню, а то застрянет.
— А кто он такой, этот Виктор? — поинтересовался мистер Хебблсуэйт. Его знакомство с театральным миром ограничивалось одной Элли.
— Вот это здорово, Элли! — воскликнул Дик. — Надо будет рассказать Виктору, пусть посмеется. Кто он такой? Ха-ха-ха!
— Спорим, что он сегодня к нам явится, сказала Элли, состроив гримаску, так хорошо знакомую тысячам зрителей. — «Только на две минуты, дорогая, только на две-е-е минуты. Самый занятой человек в Лондоне, дорогая».
— Виктор как живой! — И Дик зааплодировал.
— «Убегаю через две-е-е минуты. С июля некогда было присесть, дорогая. Великий Виктор Крэнтон».
— Его зовут Виктор Крэнтон? — вскричал мистер Хебблсуэйт.
— Ну да. И не притворяйся, будто ты никогда о нем не слышал. Если встретишься с ним, тогда — пожалуйста, ему это пойдет на пользу, но мне-то не втирай очки. Виктор Крэнтон сейчас в театре большой человек, и недавно он принял мудрое решение — пригласил меня в свое новое шоу «Утки-селезни».
— Она будет главной уткой, — вставил Дик.
— Слышать я о нем слышал, — мрачно произнес мистер Хебблсуэйт. — Только я не знал, кто он такой. Как он выглядит — большеголовый, а шляпа еле держится?
— Похоже, — ответила Элли. — У него теперь от важности голова стала еще больше, ясно, что он не нашел себе шляпы впору — таких размеров и в продаже-то нет. Но хватит о Викторе, я устала. Поговорим о чем-нибудь другом. Что нынче делается в конгрегационалистской церкви на Мур-Лейн?
Дик рассмеялся.
— Не смейся, глупый, — закричала Элли. — Я всегда ходила в эту церковь. Том не даст соврать. А когда мне было шестнадцать лет, я хотела поступить в хор, в группу сопрано, но старик Холстед меня не взял. А Том пел там в басовой группе. Он тогда был уже взрослый, с усами. И собой недурен… не красней, Том, это было давно… и мы строили ему глазки и толпились вокруг него на благотворительных базарах, но ваша Роза всех опередила, потому что она была самая милая и хорошенькая. Помнишь, Том? Да помолчи ты, Дик. Два ладденстальца хотят спокойно потолковать. Правда, Том? Слушай, Дик, если ты не замолчишь, я завтра утром уеду в Ладденсталь.
Виктор Крэнтон и в самом деле зашел к ним в тот вечер. Он появился час спустя и, как предсказывала Элли, сразу же сообщил, что может пробыть только две минуты. Будучи представлен мистеру Хебблсуэйту,
