— Что с тобой, Дик? Я вижу: что-то случилось.
Я рассказал ей то, что узнал от Бознби.
— Сисси, — продолжал я, — посидишь тут, пока я поговорю с Нэнси?
— Ладно, Дик. Только будь я на твоем месте, я бы с ней сегодня не говорила. У тебя сейчас не то настроение. Ты ей чего-нибудь наговоришь, а после будешь жалеть. Послушай моего совета, не говори с ней сегодня.
И конечно, я ее не послушался. Разве способны мы принять разумный совет, когда мы в нем особенно нуждаемся? Никто не мог помешать мне вести себя по-идиотски. Я ждал, тупо, мрачно и угрюмо, полный гнева и горечи, и наконец поймал Нэнси, когда она возвращалась в свою уборную.
— Ах, Дик, я все вспоминаю сегодняшний день. И знаете, было куда лучше, чем я ожидала. Я очень хочу поехать туда еще раз весной или летом. И чтобы не нужно было так быстро уезжать от миссис Уилкинсон. Что с вами, Дик?
Я молчал; там, где мы стояли, было почти темно, — как она догадалась, что что-то неладно? Девяносто девять из ста в девяти случаях из десяти способны на это. Но как, каким образом? Это необъяснимо.
— Я только что узнал, что вы уходите… переходите в театр, — начал я медленно.
— Да, — сказала она весело. — В Плимут. Я буду играть Дандини, а Сьюзи — второго мальчика.
— Вы, кажется, очень этим довольны…
— Ну, конечно, в каком-то смысле. Там забавнее… и потом, это — труппа… можно посидеть на месте, не переезжая из города в город каждую неделю.
И еще одно я замечал у большинства женщин: они в мгновенье ока понимают, что случилось неладное, что вам не по себе, но дальше ведут себя так, словно интуиция покинула их. Они либо не обращают на нее внимания, либо сознательно идут наперекор. Бог свидетель, не говори она с такой радостью о том, что покидает меня ради плимутского театра, я меньше осуждал бы ее и ощущал меньше горечи.
— Должен сказать… — Я отяжелел, словно меня налили свинцом. — …Я не понимаю, почему человеку, который делает вид, что вообще не любит сцены, почему театр кажется ему более забавным. Вы будете еще чаще показывать свои ножки, каждый день и каждый вечер. Вы будете…
— Прекратите, Дик, — резко сказала она.
— И еще я вбил себе в голову одну глупость: мне представлялось, будто мы друзья…
— Слышали бы вы себя сейчас.
— Я-то себя слышу. И знаю, что если бы уезжал я, то говорил бы с сожалением и чувствовал это сожаление, а не радовался и не сиял, как медный таз, начищенный кирпичом…
— Ступайте скандалить в другое место. Спокойной ночи. — И она побежала вверх по ступенькам, и ее чудесные ножки быстро-быстро замелькали у меня перед глазами.
— Ну и пожалуйста, — заорал я ей вслед. — Спокойной ночи. Прощайте.
Думая о днях нашей молодости, мы склонны помнить лишь приливы безудержного счастья и забывать столь же внезапные душевные терзания. Но коль скоро я вспоминаю все, я не могу забыть, что чувствовал после своего дурацкого крика, глядя на пустую лестницу. Мне казалось, что меня забросило на какую-то мертвую планету и я вешу целую тонну.
— Ты сказал или сделал какую-нибудь глупость, — заметила Сисси, едва мы вышли на улицу. — И теперь ты по-настоящему несчастен, да, глупышка?
— Холодный вечер, не правда ли?
— Правда. — Она взяла мою руку и сжала ее. — Если ты не хочешь про это говорить, Дик, то и не надо. Но я должна сказать, что лучше бы та, другая, от нас уехала — Джули Блейн. Ты же знаешь, что она на тебя положила глаз. Точно, точно. Можешь мне поверить.
— Ну, не знаю, откуда ты взяла. На прошлой неделе я с нею десяти слов не сказал. Так что о ней тоже нечего говорить. А что Билл Дженнингс и Хэнк Джонсон?
— У них все в порядке. В общем-то они славные ребята. Только очень уж руки распускают. Если б мне пришлось с кем-нибудь из них сумерничать, я бы обе ноги засунула в один чулок.
— У тебя одно на уме, Сисси.
Она не обиделась.
— Ну и что? А у тебя?
— Ничего похожего.
— Ну, положим, я тебе верю, но ведь больше-то никто не поверит. Да и я не поверю, если ты скажешь, что не думаешь о Нэнси Эллис, когда ложишься в кровать…
— А вот и не думаю. Так что хватит об этом, Сисси. — Я сказал ей чистую правду. Это не значит, что если бы я мысленно раздевал Нэнси, то признался бы в этом Сисси; но я не солгал ей, сказав, что я этого не делал. Впрочем, отсюда не следует, что секс не интересовал меня, — я уже признавался, что он занимал все мои мысли. Мое воображение легко воспламеняла то Джули Блейн, то Нони, которая по-прежнему иногда налетала на меня, то какая-нибудь девица, на которую я засматривался в чайной. Однако когда я думал о Нэнси, то в мыслях моих мы оба были одеты и занимались не любовью, а только спорами.
И конечно, будь у меня голова на плечах, я отыскал бы Нэнси в пятницу или субботу, мы бы всласть поспорили и в конце концов помирились бы. Но я не хотел делать первого шага, и она тоже. В течение этих двух дней до меня так и не дошло, что она в самом деле уезжает. Пока Нэнси была рядом, за любым углом, ссора казалась чем-то вроде дурацкой игры, которую я продолжал с тупым упорством, но когда она очутилась за триста миль от меня, вокруг сразу стало пусто, и не заметить этого было невозможно; переменилась вся жизнь моя, в которой теперь не было Нэнси, и сам я метался, переходя от гнева к отчаянию. Теперь, конечно, я был уже не тот, что прежде.
2
В следующий понедельник в лидском «Эмпайре» «Музыкальные Типлоу» сумели проскочить на репетицию с оркестром раньше меня. Они капризничали, суетились, теряли зря время, так что я невзлюбил бы их, даже если бы они появились сами по себе, а не вместо Нэнси. Номер их мне, во всяком случае, не понравился; это была имитация домашнего музицирования, — папаша сидел за роялем под лампой с абажуром, а девицы располагались рядом, и все, что они играли, было пошло и слащаво до тошноты. Мистер Типлоу носил густую серебристую шевелюру и висячие усы; мисс Типлоу, что играла на виолончели, была длинная и тощая, а другая, которая попеременно брала скрипку или флейту, — маленькая и толстая; все трое напоминали иллюстрации «Физа» к Диккенсу.
— Сынок, — сказал Билл Дженнингс, который не мог не заметить, с какой злобой я смотрел на семейство Типлоу, — беда с вами, с молодежью: не цените вы настоящей утонченности.
— Должен тебе сказать, сынок, — протянул Хэнк Джонсон, — что этими двумя красотками даже Билл не соблазнится.
— Я все пытаюсь вообразить, что было бы, если б они субботним вечерком сыграли в Бьютте, штат Монтана, — сказал Билл мечтательно.
— Друзья мои, на той стороне есть бар, — сообщил Хэнк. — Пойдешь с нами, сынок? Если что, разбавишь водой.
Но я отказался, потому что ждал своей очереди репетировать. Через несколько минут ко мне подошла Джули Блейн.
— Долго еще будут копаться эти кретины? А вы следующий? Вот хорошо! Тогда подождите меня и мы с вами выпьем, ладно? Договорились.
Мы нашли тихий уголок в баре, где Дженнингс, Джонсон и еще какие-то люди беседовали у стойки.
— Боже мой, что Томми сделает с этими Типлоу! Они же прямо созданы для его пародий. Он от них мокрого места не оставит. И вы будете в восторге, Дик, милый.
— Да, Джули. Скажите мне, когда он вставит их в номер.
