превосходнейший оратор, — это была бы сенсация. И она это сделает, она так решила. Но не успеет она закончить речь, как ее тут же схватят, когда она спустится со сцены или когда будет выходить из зала. Но если бы она каким-то образом могла исчезнуть после своей речи… — Он не договорил, но глаза были красноречивей слов: он смотрел на дядю Ника, как больной спаниель. — Сегодня вечером, когда я наблюдал ваши поразительные фокусы и иллюзии, мне вдруг пришло в голову, что вы могли бы тут что-то сделать. Осмелюсь добавить, что вам будет предложен гонорар…
— Нет, нет, об этом ни слова. Меня заинтересовала сама задача. Ей нужно появиться на сцене и произнести речь — предупреждаю, речь должна быть короткой, — а потом на глазах у всех она исчезнет, чтобы избежать ареста. Я верно вас понял? Ну, это не так уж трудно.
— Силы небесные! Неужели это возможно, мистер Оллантон? — с жаром воскликнул Фостер-Джонс. Он был восхищен и взволнован.
Восхищение дядя Ник любил, но не одобрял волнения и горячности.
— Успокойтесь. Вам тоже предстоит работа. Во-первых, вы должны быть здесь завтра в это же время, имея с собой приблизительный план зала со всеми входами и выходами и самое главное — подробный план сцены с указанием, как гуда попасть и как выйти. У вас это есть? Хорошо. Кроме того, мне нужно несколько фотографий вашей жены и чтобы хотя бы одна была в рост, а также сведения о ее весе, росте и так далее…
— Я могу сейчас вам сказать, — начал было Фостер-Джонс.
— Завтра, если не возражаете. Выполнит ли она приказ?
— Гм… нет, не думаю. Мы не признаем таких отношений…
— А я только такие и признаю, — сказал дядя Ник мрачно. — Ну что ж, скажите ей, что я ничего не могу предпринять для ее спасения от полиции, пока она не пообещает точно выполнять все, что я велю. Никаких споров. Никаких «хочу того, не хочу этого». То, что я попрошу ее сделать, будет чрезвычайно просто и чрезвычайно разумно. Ничего похожего на то, что Ричарду и другим приходится делать в моем номере.
— Нет-нет, здесь не будет никаких трудностей, мистер Оллантон. Жена моя может быть очень упрямой, по не в такую минуту, за это я ручаюсь. Что-нибудь еще?
— Да. Чтобы все прошло как следует, я должен буду довериться одному или двоим людям. Тут вам придется положиться на меня, мистер Фостер-Джонс. Не забудьте, что я могу нажить неприятности, спасая кого-то от ареста, и потому вряд ли стану связываться с болтуном. Нет, нет, не благодарите. Я же еще ничего не сделал. Кроме того, я голоден и хочу ужинать. Поэтому ступайте и возвращайтесь завтра вечером. Ричард, взгляни, Сисси готова?
Когда я вернулся и сообщил, что она ждет нас, дядя Ник уже снял грим и одевался.
— Очень досадно, — сказал он, — но я боюсь посвящать Сисси в нашу затею. Что бы она ни обещала, она не сможет держать язык за зубами. Рассказать ей — это все равно что напечатать в «Йоркшир ивнинг пост». Так что будь осторожен, малыш. Если она заподозрит, что мы что-то задумали, то ко мне лезть не посмеет, а постарается все выведать у тебя. Смотри не оплошай, малыш.
За ужином дядя Ник говорил мало, а мы с Сисси наперебой ругали Типлоу, которые, как выяснилось, были с ней сухи и неприветливы, когда она хотела выказать им свое расположение. Но вот тема была исчерпана, и дядя Ник, закурив сигару, строго велел Сисси отправляться спать.
— У тебя усталый вид, девочка, и потом мне нужно поговорить с Ричардом о деле — наклевывается новый фокус. Так что беги.
И Сисси подчинилась без возражений, потому что техническая сторона номера ее никогда не интересовала и всегда казалась пустячной. Она никогда не видела его из зала и не могла себе представить, как он выглядит для публики. Я же по-настоящему любил слушать дядю Ника, когда он говорил о технике своего дела еще до того, как фокус переходил в стадию чертежей и подключались Сэм и Бен; может быть, именно по этой причине и дяде нравилось делиться со мной своими замыслами.
— Неужели миссис Фостер-Джонс — кстати, ведь она знаменитая суфражистка — придется, уйдя со сцены, влезть в наш ящик?
Дядя Ник выпустил два безупречных кольца дыма и ответил медленно, явно довольный собой:
— Я об этом подумывал. Получился бы чертовски веселый розыгрыш. Но это слишком серьезно, малыш.
— Знаю. Если ее схватят, то к концу следующей недели начнут подвергать насильственному кормлению. Тут уж не до смеха, дядя Ник.
— Вот спасибо, что предупредил. Мне, конечно, плевать, получат они право голоса или нет, но нынче я на ее стороне, садовая ты голова, и иду на риск. — Некоторое время он молчал, погруженный в свои мысли и планы. — Я думаю, малыш, лучше всего направить их по ложному пути. Она произносит свою речь, — говорить придется покороче, — полиция видит, что она покидает сцену, и окружает ее, чтобы арестовать. Только та, что сходит со сцены, уже не миссис Фостер-Джонс. А они будут слишком заняты, чтобы заметить настоящую, которая теперь, конечно, выглядит немного по-другому. Все пройдет прекрасно, если там есть центральный вход на сцену, как это обычно бывает. А если еще сбоку есть ступеньки, тогда я все устрою в лучшем виде.
— Но это значит, что кому-то придется сыграть роль миссис Фостер-Джонс. Кто же это будет?
— Я знаю, кто не будет — это наша Сисси. И кроме того, мы не можем ничего решать, пока не узнаем побольше о миссис Фостер-Джонс. Предоставь это мне, малыш. Я посмотрю, как сделать все это наилучшим образом. Ну ступай. И знаешь, — не скрою от тебя, — я жду этого с большим удовольствием.
— Вижу, дядя Ник. И я тоже. Спокойной ночи.
В ту неделю в Лидсе Фостер-Джонс спас меня от безысходной тоски. Нэнси уехала, и я все еще чувствовал и утрату и обиду. Ходить на этюды было невозможно: ясные холода прошлой недели могли бы закончиться снегопадом, — а меня всегда восхищали снежные пейзажи, — но вместо этого обернулись унылым дождем да низко повисшими грязными облаками, словом, пребывание в Лидсе, который никогда не был моим любимым городом, не сулило ничего радостного. Тут-то и пришел мой спаситель Фостер- Джонс.
Он вновь появился у дяди Ника в четверг вечером в сопровождении Мюриел Диркс, одной из единомышленниц своей жены. Она была маленькая, с широким унылым и бледным лицом и огромными, глубоко посаженными глазами. Когда спрашивали, каково ее мнение, она всячески старалась быть полезной и говорила очень приветливо, но почему-то все время выглядела так, словно вот-вот заплачет. Впрочем, как только Фостер-Джонс извлек на свет план зала, дядя Ник перестал замечать обоих и говорил со мною так, будто мы были одни.
— Видишь, малыш, — начал он торжествующе, — это как раз то, что требуется. Гляди сюда. Со сцены в зал с двух сторон ведут ступеньки, и тут же рядом дверь в артистические уборные, в дирекцию и так далее. Обрати внимание: на сцене есть центральный вход между местами для хористов, где будут сидеть самые активные участники митингов. Если митинг в воскресенье будет многолюдный, то они займут все места.
— Это верно, Мюриел? — беспокойно спросил Фостер-Джонс.
— Конечно, — начала миссис Диркс. — Мы уже разослали приглашения.
Но дядя Ник не удостоил их даже взглядом и грубо перебил:
— Гляди, малыш. Мы ставим экран, который скроет этот центральный вход. Закончив свою речь под аплодисменты собравшихся, взволнованная миссис Фостер-Джонс неуверенно подходит к экрану, исчезает за ним, но затем, очевидно, передумав, выходит из-за него, торопливо пересекает сцену, спускается по ступенькам и идет к двери, ведущей за кулисы, — вот сюда. Но открыть эту дверь ей не удается, потому что там уже ждет полиция. И тут — здрасьте, я ваша тетя!
— Может быть, это и так, — резко сказала Мюриел Диркс, — но если полиция схватит миссис Фостер-Джонс…
— Должен сказать, мистер Оллантон, — торопливо проговорил Фостер-Джонс, — я не совсем уяснил себе…
— Одну минуту. — Дядя Ник заметил их существование. — За кого вы меня принимаете? На сцену из- за экрана возвращается совсем не миссис Фостер-Джонс. Настоящая миссис Фостер-Джонс, слегка изменив свою внешность, в это время уже выходит на улицу. Наша задача — направить их по ложному пути. И это
