мерзких грубиянов свет не видел!). Но стоит только нам помириться — и у Айвора в ту же минуту готовы билеты на что-нибудь интересное. Ему дают контрамарки, понимаешь?
— А я думаю, он выжидает, пока у него будут билеты, и тогда уже звонит тебе и мирится, — заметила мисс Мэтфилд. — Я бы ему этого не простила.
— Что за возмутительное подозрение, Мэтти! Как ты скверно думаешь о людях!.. Впрочем, может, ты и права. Но ведь если вдуматься, это очень мило со стороны Айвора… Ну, я убегаю, мне пора. Надо еще снять с лица эту гадость. Я ходила с ней несколько часов, и мне уже кажется, что я никогда больше не смогу улыбаться. Спасибо за шаль, дорогая, я буду обращаться с ней очень, очень бережно, и завтра утром ты получишь ее обратно.
— Желаю хорошо повеселиться, — сказала мисс Мэтфилд без особого воодушевления. — Кланяйся Айвору.
Когда Кэдди ушла, мисс Мэтфилд нетерпеливо повела плечами, снова села на кровать, но отбросила в сторону недоштопанный чулок. Кэдди — глупышка. Но что из этого? Она умеет весело, даже увлекательно проводить время. Ее лупоглазый Айвор, служащий в какой-то конторе реклам, еще глупее, чем она, — мисс Мэтфилд без колебаний решила, что она лично и часа не могла бы провести в его обществе. Но этот Айвор всячески угождал Кэдди, водил ее в театр и рестораны, ссорился с нею, потом мирился и еще больше баловал ее — словом, наполнял жизнь Кэдди бурными волнениями. Можно было презирать неприхотливый вкус Кэдди, но в то же время и завидовать ей. Сочные губы мисс Мэтфилд, почти не нуждавшиеся в помаде, сложились в недовольную гримасу. Остается только пожалеть, что ее, Лилиан Мэтфилд, не интересуют глупые юнцы, ибо таких Айворов вокруг сколько угодно. А вот настоящих, зрелых мужчин, перед которыми она чувствовала бы себя юной девушкой, очень мало. Ей начинали нравиться мужчины средних лет, она определенно предпочитала их и признавалась в этом близким приятельницам. Но в том-то и горе, что всякий немолодой и привлекательный мужчина почти всегда оказывался добродетельным семьянином, всецело занятым своей женой и детьми, и на долю мисс Мэтфилд доставался разве какой-нибудь мимолетный проблеск интереса. А те зрелые мужчины, которые пытались ухаживать за ней, были чаще всего отвратительные скоты с обрюзгшими физиономиями и заплывшими глазками. Мистер Голспи?.. Нет, он не такой противный, он мужчина несколько иного типа. Но и он, конечно, совершенно невозможен.
Внизу прозвенел гонг. Он еще звенел, когда в дверь просунулась чья-то голова.
— Ты дома, Мэтти? Так пойдем вниз. У меня новости! Очень интересные!
Голова эта, украшенная пышной копной светлых волос, роговыми очками, вздернутым носом в веснушках и широким забавным ртом, принадлежала Эвелине Энсделл, которая вот уж два года занимала комнату рядом с мисс Мэтфилд и была одной из ее весьма немногочисленных закадычных приятельниц. Она была моложе мисс Мэтфилд. Взбалмошная, неряшливая, ветреная, она отличалась множеством мелких недостатков, но они искупались двумя большими достоинствами: Эвелина была девушка добрая и очень занятная.
Они вместе сошли в столовую, и им удалось захватить маленький столик на двоих. Здесь, среди гама и болтовни, сопровождавших уничтожение тушеной баранины со сливами под белым соусом, мисс Энсделл, захлебываясь, изложила свои новости целым потоком восклицаний.
— Я едва жива! — начала она драматически. — Право, едва дышу! Я говорила по телефону с родителями как бешеная полтора часа подряд. Что, я не охрипла? Честное слово, я все время орала изо всех сил в телефонную трубку.
В этом пока еще для мисс Мэтфилд не было ничего нового. О родителях Эвелины ей было известно все. Странная то была чета, и они развелись вот уже четыре или пять лет тому назад. Миссис Энсделл кочевала в провинции, время от времени пробуя свои силы то на одном, то на другом поприще, а майор Энсделл (который уже в армии не служил и был представителем какой-то никому не известной государственной организации) кочевал по всему свету, месяцами бесследно пропадая где-то. Время от времени муж и жена появлялись в Лондоне и в Бэрпенфилде, и, по странному стечению обстоятельств, их наезды в Лондон часто совпадали. Тогда Эвелине приходилось отчаянно изощряться в хитростях, чтобы не дать им встретиться у нее. Сама Эвелина, которой родители некогда перебрасывались, как мячиком, не становилась ни на чью сторону — разве только в каких-нибудь мелочных размолвках — и соблюдала благожелательный нейтралитет, не хуже старого и опытного третейского судьи. Положение осложнялось тем, что все трое — отец, мать и дочь — отличались некоторой эксцентричностью. Все это вначале приводило в полное недоумение мисс Мэтфилд, родители которой обожали друг друга со скучной старческой сентиментальностью и, уж во всяком случае, были слишком занятые и слишком здравомыслящие люди, чтобы поднимать такую кутерьму и пускаться в странствия, подобно родителям Эвелины. Но теперь в рассказах Эвелины уже не было ничего нового и любопытного, и мисс Мэтфилд спокойно готовилась выслушать очередную главу скандальной семейной хроники Энсделлов.
— Началось все с маминого письма, которое я сегодня получила, — взволнованно рассказывала мисс Энсделл. — Милочка, совершенно сумасшедшее письмо! Суть в том, что мама вздумала открыть лавку, торговать старинными вещами. Я забыла, как называется это место… Лавка у мамы уже есть, и помещение чудесное, под потолком дубовые балки, окна стрельчатые, и все в таком роде, а перед лавкой каждую минуту останавливаются автомобили богачей. Это не такая уж сумасбродная затея, как кажется, потому что мама и в самом деле знает толк в старинных вещах, вышивках и всем прочем и уговорит кого угодно купить что угодно. Теперь она хочет, чтобы я жила с нею и помогала ей в лавке.
— Силы небесные! — ахнула мисс Мэтфилд. — Но ты не поедешь, надеюсь? Она уже и прежде не раз тебя звала…
— Да, но сейчас другое дело. Совсем другое. Было бы и в самом деле занятно поработать в такой лавке. Гораздо веселее надувать богачей, приезжающих в собственных автомобилях, чем тянуть надоевшую лямку в конторе. Ты знаешь, как я терпеть не могу стенографировать и стучать на машинке. И на этот раз я матери, видно, очень нужна. Тебе бы следовало почитать ее письмо! Она, видишь ли, хочет «иметь при себе свою родную любимую дочурку» и все в таком духе. Ну, я ее вызвала по междугородному телефону — поверишь ли, совершенно измучилась, милочка! — чтобы расспросить обо всем, и, честное слово, все это очень заманчиво. Красивая лавка, уютный, старинный городок, много симпатичных людей. И автомобиль! Для этой торговли старинными вещами необходимо иметь автомобиль. Хоть я и знаю свою мать, но на этот раз должна сказать, что ее в самом деле осенила блестящая идея.
— Замечательная, — неохотно поддакнула мисс Мэтфилд.
— Нет, погоди, погоди минутку, Мэтти, милочка! Это еще не все. Раньше чем я повесила трубку, мама дала мне поручение к отцу. Что-то насчет денег. Ты же знаешь, он в Лондоне. Вот я и позвонила ему, передала, что следует, потом рассказала про мамину затею. Ох, что тут было, что было! Я с минуты на минуту ждала, что он взорвется как бомба. Потом он успокоился и, как я и ожидала, начал говорить разные жалкие слова. Он это умеет еще лучше, чем мама. Если он будет продолжать в том же духе, я соглашусь на все… пока он тут. Он сказал, что у него есть план, который он вынашивал много месяцев, он только о нем и думает все время. И что он давно бы уже мне об этом сказал, если бы не был уверен, что я очень счастлива здесь, в Бэрпенфилде! Он скоро опять уедет по делам и хочет взять меня с собой в качестве секретаря. Он едет в Америку, Монреаль и Торонто и разные другие места, а потом в Австралию. И я повсюду буду разъезжать с ним. Что ты на это скажешь? Он уверял, что у него это давным-давно решено, но, по-моему, он придумал это пять минут назад, только для того, чтобы насолить маме. А теперь оба требуют, чтобы я сразу дала ответ. С ума можно сойти!
— Форменное сумасбродство! («Но отчего в моей жизни никогда не случается ничего подобного!») И что же ты намерена делать?
— Дорогая, я намерена выбрать одно из двух. Разве ты бы на моем месте не сделала то же самое? Но
— Давай пить кофе, — сказала мисс Мэтфилд. — Потом поговорим.
Для нее это было ударом. Уедет ли Эвелина в Канаду и Австралию, вернется ли к матери помогать ей в лавке — для Бэрпенфилда она потеряна. Вот уходит еще одна славная и веселая подруга! Как всегда, приятные неожиданности выпадают на долю другим, а не ей, Лилиан Мэтфилд! Мисс Мэтфилд была так поглощена жалостью к себе, что, если бы Эвелина потребовала от нее совета сейчас же, за кофе, ей было бы нелегко его дать. Но мисс Энсделл, подобно большинству людей, просящих совета, явно нуждалась не в совете, а в слушателе: она не переставала болтать и, задав какой-нибудь вопрос, тут же сама отвечала на
