него, прежде чем собеседница успевала подумать.
Возвращаясь из столовой наверх, они увидели в вестибюле высокого мужчину.
— Ой, это, кажется, он! — ахнула мисс Энсделл. — Да, он, отец! Что теперь делать?
То был действительно майор Энсделл. Мисс Мэтфилд видела его уже раза два (каждый раз по несколько минут). Это был уже очень пожилой, но все еще красивый мужчина с военной выправкой. Со всеми подругами Эвелины он был изысканно любезен в стиле Роджера де Коверли. Но в нем поражала какая-то театральная приподнятость тона и манер. Он часто вел себя как герой какой-нибудь старинной мелодрамы. Был очень чувствителен, очень риторичен и нелеп. Он способен был разговаривать совершенно так, как разговаривают герои плохих рассказов, которые печатаются в дешевых журналах, и мисс Мэтфилд иной раз задавала себе вопрос, оттого ли это, что он начитался таких плохих рассказов, или эти рассказы ближе к правде, чем думают их читатели, и материал для них дают живущие на окраинах нашей империи люди вроде майора Энсделла.
Мисс Мэтфилд, стоя на площадке, видела, как отец и дочь поздоровались и пошли наверх — очевидно, в комнату Эвелины. Принимать майора в общих комнатах было немыслимо: он слишком любил устраивать на людях сцены и отнюдь не отличался застенчивостью. Мисс Мэтфилд вошла в «комнату отдыха», чтобы выкурить папиросу, и в течение десяти минут с чувством зависти просматривала один из иллюстрированных еженедельников, кажется, специально предназначенных для прославления небольшой группы людей, чье единственное занятие — веселиться. Здесь были фотографии полубогов и богинь, которые развлекались скачками и охотой в холодных краях, купались и отдыхали в теплых и, наконец, ели, пили и выставляли себя напоказ в местах с любой температурой. За то время, которое понадобилось, чтобы выкурить папиросу, мисс Мэтфилд успела понять, что толкает народы на восстания, и сказала себе, что подобные журналы просто накликают революцию. Просмотрев журнал, она тоже пошла наверх, к себе в комнату.
Не прошло и пяти минут, как в комнату к ней влетела Эвелина Энсделл и закричала:
— Мэтти, дорогая, меня ждет у телефона мама. Пойди в мою комнату и займи папу разговором, пока я не вернусь. Иначе он сойдет вниз и выкинет какую-нибудь глупость. Я постараюсь вернуться как можно скорее. — И она умчалась.
Отец Эвелины, казалось, заполнил собой всю тесную комнатку. Он приветствовал подругу дочери (мисс Мэтфилд сразу почувствовала, что ей навязывают эту роль) со своей обычной подчеркнутой учтивостью. Она видела, что он, пожалуй, единственный человек, которому доставляет удовольствие посещение Бэрпенфилда. Он величал ее «мисс Мэтти» (потому что слышал, как Эвелина называет ее «Мэтти»), но мисс Мэтфилд не сочла нужным поправить его. Положение было нелепое. Казалось, они разыгрывают какую-то шараду.
— Полагаю, вам известно, зачем я пришел сюда, мисс Мэтти, — начал майор низким дрожащим голосом. — Я хочу убедить дочурку уехать со мною за океан, помогать мне в том большом деле, которое я делаю, и быть при мне.
Она утвердительно кивнула и что-то невнятно пробормотала. Это было все, что она могла сделать, но майору ничего больше и не требовалось.
— Существуют отцовские чувства, мисс Мэтти. О них редко говорят вслух. Мужчина держит их про себя. Он их скрывает, прячет на дне души, — продолжал майор с большим чувством, явно наслаждаясь своей ролью. — Англичанин не любит выставлять такие вещи напоказ. Это стало традицией, великой традицией нашего народа. Когда мы страдаем, мисс Мэтти, мы предпочитаем страдать молча. Не так ли? Британец… одну минутку, одну минутку: я знаю, что вы хотите сказать.
— Разве?
— Да, знаю! Вы хотите сказать, что не любите этого слова «британец».
— Признаться, не очень люблю, — подтвердила мисс Мэтфилд.
— Я так и знал. И я его когда-то не любил. Терпеть не мог. Но моя работа, мои путешествия по всей империи открыли мне глаза на многое. Нам нужно слово, которое характеризовало бы не англичанина, или шотландца, или канадца, или австралийца, а вообще подданного великой Британской империи, и «британец» — единственное слово, которое для этого имеется. Пусть оно вас не раздражает, мисс Мэтти. В нем выражен высокий идеал. О британце не скажешь, что у него «душа нараспашку». Но он способен глубоко чувствовать. Бывает, что его дело отрывает его от дома, забрасывает в самые глухие места, но он доволен, горд тем, что выполняет свой долг. — Майор сделал картинный жест и при этом чуть не опрокинул туалетный столик дочери. Тогда он присел на край кровати, но и в этой позе казался огромным, двойником Белого рыцаря в «Зеркале». — Вы — друг моей девочки, не правда ли, мисс Мэтти? — спросил он.
Мисс Мэтфилд сказала, что это правда и что ей будет очень грустно расстаться с Эвелиной.
— Ну еще бы, я понимаю! — Он наклонился ближе и легонько погладил ее по плечу. — Она славная девочка, правда? Вы способны понять чувства отца. Я занят делом, мисс Мэтти, и у меня много знакомых, даже друзей во всех частях света, но, в сущности, я одинок. Да, душой одинок. Эвелина — мое единственное дитя, и я нуждаюсь в ее обществе, я хочу, чтобы она была со мной, — конечно, за исключением тех случаев, когда меня пошлют в места, куда нельзя брать с собой женщин. Если бы речь шла о наших колониях в тропических странах, тогда другое дело. Я нахожу, что белой женщине, особенно девушке, там не место. Там можем жить только мы, закаленные мужчины, которым нравится приводить в порядок дикие уголки земного шара. Если вы имеете влияние на мою дочь, — а я уверен, что имеете и что это разумное влияние, так как вы старше…
— Благодарю вас, майор Энсделл, — сухо перебила мисс Мэтфилд. — Вы говорите это так, словно мне по меньшей мере пятьдесят. Не очень любезно с вашей стороны…
— Тысяча извинений, дорогая моя мисс Мэтти! — воскликнул майор галантно. — Я очень хорошо знаю, что вам еще нет и тридцати, вы еще совсем молодая девушка — и очаровательная девушка, поверьте мне. Но Эвелина — та просто
Мисс Мэтфилд ничего не ответила, но про себя подумала, что некоторые выходки и рассуждения этого ребенка, вероятно, весьма поразили бы ее отца.
— Да, так я хотел сказать вот что: мне желательно, чтобы вы употребили все свое влияние на мою дочь и убедили ее ехать со стариком отцом и соединить свою судьбу с моей. Тут сейчас идут какие-то нелепые переговоры, — продолжал он торопливо и уже более естественным тоном, — переговоры об ее участии в какой-то сумасбродной затее матери торговать в провинции старой мебелью, битой посудой и дурацкими безделушками. Вам знакомы, конечно, эти старые «лавки древностей». Пузатые жестяные грелки! Хлам! Даже если Эвелина не поедет со мной, мне будет в тысячу раз приятнее, если девочка останется здесь стучать на машинке, вместо того чтобы впутаться в такую бессмысленную, вздорную затею. Пытаться всучить старые грелки каким-то хамам и старым дурам!
В эту минуту дверь с шумом распахнулась и влетела запыхавшаяся Эвелина. Теперь в комнате стало так тесно, что мисс Мэтфилд, которая хотела улизнуть, предоставив отцу с дочерью объясняться наедине, не могла пройти к двери: для этого ей нужно было оттолкнуть в сторону Эвелину.
— Я говорила с мамой, — начала Эвелина.
Майор так и подскочил.
— Неужели она все еще добивается, чтобы ты похоронила себя среди ее каминных решеток и грелок, торчала за прилавком, любезничая с покупателями? В жизни не слыхивал ничего глупее! Эта лавка себя не окупит. Выброшенные деньги!
— Ах, папа, заранее ничего сказать нельзя, — возразила Эвелина. — Мама и вправду большой знаток старинных вещей. Я ничуть не буду удивлена, если она заработает на этом кучу денег.
Ни один из них не обращал внимания на мисс Мэтфилд. Тем не менее она не могла уйти из комнаты, пока ей не представится возможность протиснуться мимо Эвелины.
— Знаток твоя мать или не знаток, — сказал майор внушительным тоном, — все равно, это дела не меняет. Впрочем, я припоминаю, что ей чуть не каждый день всучивали какой-то никуда не годный хлам. Но, кроме того, она совершенно не знает людей и не имеет никаких коммерческих способностей. А чтобы вести торговлю, дитя мое, нужно немного разбираться и в людях и в деле. Вот я бы мог открыть магазин и делать блестящие дела, потому что знаю человеческую натуру и сумею организовать что угодно. А твоя мать понимает в этом столько же, сколько… сколько премированный кролик.
— Ну хорошо, папа, оставим это. Послушай, что я тебе скажу. Мы с мамой все обсудили, и я решила
