номер. «…рад услышать ваше сообщение. Говорите…»
— Вот что, Пинкертон хренов. Я тебе говорил о миллионах, в которые обходится скрининг. Но не сказал, что иногда за него приходится расплачиваться человеческими жизнями. Думал, ты сам сообразишь. Теперь вижу, что ошибся. Пока! — Петр положил трубку, помолчал.
— Думаешь, не он?
— Женька не оставлял грязную посуду в раковине. Считал, что это способствует деградации личности. Пунктик у него был такой. А раз оставил — случилось что-то непредвиденное. Вполне возможно, за него взялись и он поспешил увезти сестру с племянником. По крайней мере, пока мы не нашли собаку, ее и этого Николая, выводы делать рано. Участковый говорит, собаки в салоне не было.
— Кто же, кроме него, мог сесть в машину?
— Мог. Женька доверенность Николаю выписал, он за это его машину ремонтировал.
— Не очень убедительно. Если бы они начали на него охоту, то он бы взял машину.
— Как раз наоборот. Судя но всему, он понял, с кем имеет дело. А машина — это мишень, я думаю, он… Впрочем, что думать. Свяжись с РОВД, узнай, что они обнаружили. Или нет, не надо. Я сам этим займусь.
— Где муж его сестры работает? Может, ему позвонить? — предложил Каменев.
— В Генштабе.
— Где, где?..
— Вот об этих-то сюрпризах я тебе к толковал, Саша. Если окажется, что к этой лаборатории причастен кто-то из военных тузов, — а в этом у меня сомнений не возникает, — то я в жизни не докажу, что утечка информации исходила не от меня. Все точно рассчитано. Теперь понимаешь, почему я не могу вести это дело?
— Не очень, — Каменев чиркнул стартером, зло рванул машину.
Через пару кварталов затормозил со свистом, выпустил Петра.
— Вечером позвоню, — пообещал он и умчал на Петровку,
Поднимаясь по лестнице, Петр думал о Нике. О том, что надо позвонить ее родителям и постараться все объяснить. А еще лучше — зайти, она уже, наверно, дома. Думал и о Женьке. На девяносто процентов был уверен, что в машине все-таки был он. Его убрали, как убирали всех, кто знал что-то по этому делу. Но искал любой повод, любую зацепку, чтобы отогнать мысли о его гибели и тем более причастности к этому «СНО».
Он открыл квартиру, разулся в прихожей, повесил на вешалку плащ. На кухне в холодильнике оставалась бутылка коньяку, которую они не допили с Женькой в ночь после дня рождения.
— Не оборачиваться! — раздался металлический голос сзади, и в затылок Петра уперся ствол пистолета.
Перед Вязьмой заправились. Боря-Валентин молчал по-прежнему, да и Женьке говорить с ним не хотелось. В двадцати километрах от АЗС на обочине стояла крытая брезентом машина. Старшина, а с ним офицер ВДВ — «голосовали», выбегая на трассу.
— Что там у них? — сбавил скорость водитель. — А ну, спроси.
Женька опустил стекло.
— Слышь, браток, возьми на буксир до Истомино?
Боря-Валентин присвистнул, покачал головой.
— У тебя же двести десять лошадей, что тебе стоит? Женька молчал. Ему хотелось, чтобы водитель согласился — с военными в хвосте безопаснее. Да и просто интересно было посмотреть, как он себя поведет если что-то замышляет — откажет непременно.
— Торопимся мы, коммерческий рейс, — уклончиво ответил тот.
«Дешевка! — сообразил Женька. — Нашел с кого тянуть».
— Сколько? — нахмурился десантник.
— Да что ты, Валентин, в самом деле, — не выдержал Женька, — больше базара, чем дел…
— А трос у тебя есть?
— Нету, — развел руками старшина. — Был бы — давно б уехали.
«КамАЗ» плавно прокатился вперед, принял вправо.
— Под тобой, — недовольно сказал Валентин и демонстративно уронил голову на сложенные на руле руки, мол, ты вызвался, тебе и цеплять.
Женька проворно распахнул дверцу, достал из-под сиденья трос и спрыгнул на землю. Старшина побежал цеплять один конец к машине, за другой Женька взялся сам.
— Сдай чуток, Валентин! — крикнул он. — Хорош!
Приподняв защелку, набросил петлю на крюк, вставил шплинт в гнездо
Подошедший сзади майор ударил его по шее ребром ладони. Вдвоем с Борей-Валентином они подхватили обмякшее тело и, пока старшина сворачивал трос, потащили к крытому брезентом кузову.
49
— А не жаль, Шараф Умарович? — генерал Гурьев с хитроватым прищуром посмотрел на полковника.
Рахимов ответил не сразу. Не мог ответить на этот вопрос однозначно. Двадцать лет он возглавлял группу обеспечения, двадцать лет поставлял кадры, сырье, живой материал, регулировал отношения с Центром, балансируя над пропастью. И вот теперь ехал инспектировать подготовку к эвакуации. Ехал, как в последний путь. Кошки скреблись на душе: как там оно сложится на новом месте?
— И жаль, и нет, Лев Алексеевич, — сказал он, глядя в окно. — С одной стороны — почти половина жизни, а с другой… Не зря ведь, а? Пятнадцать батальонов — неплохой результат?
— Правильно, правильно, — кивнул Гурьев.
«Врешь ты, Шараф Умарович, — подумал он, — и Аллаха своего не боишься. Знаешь ведь, что обратной дороги тебе нет и легальной фирмой больше не прикроешься. Знаешь и то, что быть тебе в «Зоне-Б» начальником. Да и переход в Большой Совет тебя не может не радовать. Хитрый ты лис, мусульманин, ох, хитрый!»
Они сидели на мягком сиденье в заднем отсеке комфортабельной машины, на которую выделил деньги премьер-министр, и наслаждались поездкой. Никто не мешал, фары высвечивали ровную, гладкую дорогу, проходившую через лес.
— Дадут они нам переехать, Лев Алексеевич?
— Думаю, Большой все уладит.
Зона устарела технически и морально. Комплекс «Маяк» стал бельмом на глазу, к тему же не обеспечивал достаточной силы сигнала. Потребность переместить его на восток возникла давно, было подобрано даже место за Уралом. Но обстановка менялась с каждым днем. Новый альянс с мусульманскими странами заставлял пересмотреть место дислокации «Зоны-Б». Теперь возникла необходимость увеличить радиус действия «Маяка». Боевики «Концерна» вполне оправдывали затраты на их программы, проводя подготовку к кодированию в южных регионах. Горело все — от Азербайджана и Хорватии до Ирана; турки дали согласие без вмешательства, Афганистан пришлось готовить шестнадцать лет. «Зона-Б» должна была охватить эти регионы: не возить же на обработку людей из Азии в фургонах «Стрельца».
Самого большого эффекта при внедрении программ в отдельных индивидуумов удавалось достичь после предварительной стерилизации: запрограммированным действиям не препятствовали волевые импульсы, их не подавлял контроль живой мысли. Теперь завершался этап массовой стерилизации — установление «демократии» на подконтрольной «Концерну» территории. Пусть привыкнут к тому, что могут идти в любую сторону, куда заблагорассудится, пусть нагуляются вволю, пока поймут, что стороны-то всего четыре. А потом захочется в строй, Ох, как захочется! Но только это будет уже не тот строй, во главе которого шагает подвластный низменным инстинктам поводырь. Это будет строй, состоящий из «двоек», и в каждом втором будет действовать четкая, выверенная программа. Не окрик сумасшедшего, а сигнал с
