— не знаю как фамилия, а Примитилов был хорош. Мы его спать уложили в кабинете дежурного врача, поговорили немножко, а потом Володя ушел.
— О чем говорили?
— Познакомились… Он у меня телефон попросил, свидание назначить хотел… Обещал еще прийти. Поблагодарил за чай… Все… А что еще-то?
— Что-нибудь о себе рассказывал?
— Ничего. Говорил, что шофером работает.
— О Крильчуке говорили?
— О ком?
— О Сереже? Или о больном, которого он охранял?
Она поморщила лоб, вспоминая. Отставила стакан.
— Нет.
— Точно?
— Точно.
— Что было дальше?
— Ничего. Он ушел. А сегодня опять пришел. С бутылкой коньяку и с мятным ликером. Я ничего не пила, честное слово. Должна была старшая сестра прийти, нам вообще вдвоем полагается в ночную… Но она часто отпрашивается, когда тяжелых нет — у нее дома ребенок маленький. Я хотела ее дождаться, а потом…
— Что?
— Мы договорились потом посидеть в кабинете Примитилова.
— С кем договорились, с сестрой?
— Да нет, с Володей этим и с Примитиловым.
— Позавчера вы носили Крильчуку чай?
— Позавчера нет.
— Когда вы пришли на дежурство, Примитилов и Володя где были?
— Их еще не было. Ну, может, в кабинете дежурного врача, я туда не заходила. И Лида, у которой я принимала дежурство, мне ничего не говорила. Я больных обошла, чайник поставила и пошла Примитилова звать на чай. С ним в кабинете Володя был. Они пришли минут через пять, Володя ликер и коньяк в пакете принес, там еще пирожные были с кремом. Я как раз чай заваривала. Володя говорит: «Давайте, — говорит, — ликерчику вместо ваших таблеток…» И влил в заварочный чайник чуть-чуть.
— Почему вы не рассказали о Володе сразу? Ведь в том, что он приходил, ничего преступного нет. Мало ли, кто к персоналу в гости приходит — родственники, друзья… Больница-то не режимная?
Девушка молчала.
— Я жду.
Она вдруг замотала головой, снова заплакала и склонила голову на колени.
— Мне за вас отвечать? — повысил голос Швец. — Не усложняйте себе жизнь! Я вам все могу рассказать сам, но хочу, чтобы это сделали вы, для своей же пользы. Суд учтет это как чистосердечное признание.
— Суд? — подняла на него мокрые от слез глаза Зоя. — Какой суд?
— По делу об убийстве пострадавшего в автомобильной катастрофе из реанимационной палаты № 18.
Казалось, она хочет что-то сказать, но не может, и только безмолвно, по-рыбьи разевает рот.
— А что, разве… разве его убили?!
В отделении милиции станицы Нагайской их встретил пышноусый, казацкого вида капитан в шинели, наброшенной на китель с орденскими планками.
— Охотников нынче навалило — больше, чем жителей, — объяснил он приехавшим. — Затоки маленькие, камышиные места сейчас самые выгодные для стрельбы, а из них и троим стрелять неудобно, так что их загодя занимают, костры палят, а уж на рассвете тут начнется — как очередями… Мы, как только позвонили, сразу к Емельянову пошли. Оказалось, приезжал этот Давыдов, вечером приехал, еще засветло…
— Когда, когда? — прищурился Каменев.
— Часов в шесть, начале седьмого рейсовым автобусом. Но был недолго. Выпили они бутылку водки на троих, — Емельянов с сыном живет, — и Давыдов отправился на лодке на ту сторону. У него там возле Богатырского конезавода есть тихая заводь и даже шалаш капитальный в камышах. Однако наши его там не обнаружили, сейчас берега прочесывают с обеих сторон.
— Проводите меня к Емельянову, — попросил Каменев.
Шли по ночной темной станице. Лаяли собаки. С реки тянуло прохладой. Небо было низким, иссиня- черным, сквозь быстро бегущие облака проглядывали недавно родившийся месяц и Млечный Путь.
«Мы выехали в час десять Сейчас два… В пути — пятьдесят минут. Значит, Отаров был здесь в
