иначе как с царским городовым ассоциируется».
— Санскрит, дорогой вы мой товарищ коллекционер, — заговорил он предельно вежливо, — язык гуманитарных наук и культа, в узком кругу используется как разговорный, имеет различные типы письменности. Если с этим ликбезом покончено, давайте перескочим веков через двадцать.
— Кхе, кхе, кхе, — удовлетворенно проклокотал Мелентьев и посмотрел на Каменева с уважительной улыбкой. — Обули старика, умыли, в гроб положили, благодарю покорно. Отвык, отвык.
— При чем тут санскрит, Арсений Евграфович?
— А вот при чем. Санскритское слово «свастика» означает крест с загнутыми под прямым углом концами. Реже — дугой. Встречается этот символ, означающий, как предполагают, плодородие и солнце, в древних орнаментах античной и средневековой эпохи. В наше же время его благородный смысл, к сожалению, забыт, свастика, дорогой вы мой товарищ милиционер, стала символом нацистской партии, насилия, варварства, спасибо фрицам!
Последние слова Мелентьев сказал с нескрываемой злостью, и Каменев подумал, что лихо не обошло его в годы войны. Старик помолчал, разглядывая фотографии, точно забыл, о чем шла речь.
— Так вот из всего, что я вам наговорил, в этих рисунках мы имеем полный наборчик. Вот солнышко на кисти, а вот и свастика, а вот и скрещенные молнии… А мы их сейчас возьмем и «раскрестим», поставим рядышком, — он взял с полки стеклограф, и прямо на фотографии нарисовал каждую ломаную линию в отдельности. — Что у нас получается?
Каменев не поверил глазам.
— «SS»?!
— Совершенно правильно. Только «SS», знаете ли, броско — представьте уголовничка с такой татуировкой в баньке? Кхе, кхе, кхе… Привлекает. Вот и скрестили. Хотя, не исключаю, что в скрещенье этом заключен некий третий смысл.
— Как же это вы сообразили, Арсений Евграфович? — спросил Каменев, потирая ладони.
— А сопоставленьицем, очень просто. Да, собственно, и не покажи вы мне свастику, я бы этот символ по татуировкам скифов узнал.
— Скифов?
— Вот именно. Период распространения санскрита приблизительно совпадает с расцветом скифского государства — с чего бы это, вы думали, я стал излагать небезызвестную вам, как оказалось, историю?..
Они еще долго сидели, пили кофе капуччино, делились наблюдениями за трансформацией татуировок осужденных. Мелентьев хвастал редкими рисунками и с упоением рассказывал о съезде любителей «нательной живописи» в Сан-Диего, где побывал по приглашению калифорнийского коллеги, о новейших достижениях татуировочной техники и прочем, что Каменева интересовало мало, но было данью уважения и благодарности фанату.
По пути на Петровку ему вспомнились слова Кости Андреева: «А иерархия скифская?.. Не нашей чета! Тем более не уголовной. У них, между прочим, татуировка на руках означала принадлежность к высшей касте». Ни к селу, ни к городу оброненная фраза в свете мелентьевского рассказа обретала важный смысл: речь шла о
Чтобы ответить на это, Каменев засел за их дела и, проделав сравнительный анализ биографий татуированных, нашел единственное и неоспоримое общее, что связывало троицу: в прошлом они были офицерами. Реусс — милиции, Войтенко — внутренних войск МВД, Отаров, демобилизованный в 1979 году в звании майора, после окончания Саратовского юридического института служил в прокуратуре юго-западного военного округа. В отличие от них Давыдов в армии не служил — по состоянию здоровья военнообязанным вообще не был. Таким образом, Каменев не без основания предположил, что буква О в аббревиатуре могла означать слово ОФИЦЕРЫ.
41
— Петр Иванович, к вам Двинский. Вы его вызывали?
Казалось, ничто уже не могло удивить Петра. После посещения дома Двинских он вычеркнул эту фамилию из следственного плана, смирившись с роковым совпадением отчества священника с искомым Никаноровичем.
— Проводите его ко мне.
Он старался не гадать, что привело к нему Серафима Васильевича на следующий день после похорон отца, но рой беспорядочных догадок прокручивался у него в голове все пять минут, которые потребовались неожиданному посетителю, чтобы преодолеть расстояние от бюро пропусков до кабинета.
— Извините, я без звонка, — поздоровавшись, заговорил Двинский.
— Ничего, Серафим Васильевич, проходите, присаживайтесь. Удалось кого-то вспомнить на фотографиях? — попытался угадать Петр.
— Не совсем так. Утром я рассказал матери о вашем визите. Она заставила меня вспомнить события двадцатилетней давности, которые существенной роли в моей судьбе не сыграли, но все же имели место в нашей жизни. Это касается Елахова, о котором вы вчера спросили.
— Елахова?
— Да. Только это вовсе не фамилия. Это название маленького хутора, где родился отец и где на погосте были похоронены его дед, бабка и мать. Там оставался старенький дом, не дом даже — так, избушка на курьих ножках. Мы жили в райцентре, километрах в шестидесяти от Елахова, в городе Днепровске. Отец был настоятелем тамошней церкви, имел приличный дом с отоплением. Может, это лишнее?..
— Да что вы, Серафим Васильевич! Продолжайте, пожалуйста, и чем подробнее, тем лучше.
— Да… Так вот, незадолго до смерти деда отец забрал его к себе. Дед попросил похоронить его на елаховском погосте, и отец пообещал сделать это. Елахов — чудное место в километре от Днепра, избы в хвойном лесу, почти патриархальный уклад. Отец и свой век собирался доживать там. Дед умер 18 ноября 1974 года, но его сын не смог выполнить данного ему обещания: к этому времени Елахова уже не существовало.
— ???
— Неподалеку находился какой-то военный полигон. Незадолго до смерти деда там произошла очень крупная авария, о которой нигде в печати не упоминалось — о подобных авариях тогда не сообщали, вы знаете. Судя по всему, она была связана с атомом…
— Судя по чему, простите? — уточнил Петр.
— Когда мы пытались проехать туда, нас не пустили. Километров за пятнадцать солдаты в резиновых комбинезонах и противогазах повернули машину назад, по обочинам стояли знаки — радиоактивное заражение местности. Вначале мы думали, что проходят учения, но отец ездил туда и позже, а я в ту пору жил здесь, в Москве, был студентом философского факультета МГУ, где имею честь преподавать в настоящее время.
— Вы никогда больше не приезжали в те края?
— Нет. Да и в доме как-то нечасто возвращались к воспоминаниям о Елахове — отец наложил табу на эти разговоры. Однажды, будучи проездом в Днепровске, я все же решил туда заглянуть, но место, где находился хутор, было огорожено, там разместилась воинская часть.
— Когда это было?
— Году в восьмидесятом, наверно. Да, именно так.
— Больше вы ничего не знаете? Может быть, встречали знакомых хуторян, слышали что-нибудь о них?
— Нет, не слышал. Но вот сегодня мать вдруг рассказала, что сразу после смерти деда приходили какие-то люди и заставили их подписать документ о неразглашении сведений об аварии в районе
