Объяснять ведущему рубрику «Диско-клуб», что Бердяев говорил об истоках русского коммунизма, Евгений не стал — политический диспут не входил в его планы.
— Виктор Денисович, как мне найти Алевтину Васильевну?
— Поднимемся ко мне, я дам адрес. Заодно посмотрите комнату, где работал Павел…
Комната, куда привел его Полянский, размерами походила на спортивный зал. Восемь столов с компьютерами, высокие и чистые окна с приоткрытыми фрамугами, за которыми простиралась панорама Приморска, море на горизонте.
— Вот его стол. Сейчас за ним сидит новенький, пришел к нам из «Приморской нефти».
— Что-то могло здесь остаться после Павла? — спросил Евгений, поздоровавшись с сотрудниками «Губернских ведомостей». — Может быть, какие-то бумага?
Две женщины и молодой парень с «конским хвостом», перетянутым резинкой, заулыбались.
— Да что вы! — махнул рукой Полянский.
— Тут после его смерти гэбэшники такой шмон устроили, что и пыли не осталось, — сказал парень, закурив «Мальборо».
— Даже в наши столы лазили, — заметила сотрудница помоложе. — Хотя все важное он забрал домой еще перед командировкой.
Парень опустился в кресло по ту сторону стола Козлова, стряхнул пепел в маленькую, похожую на перевернутую шашку, черную пепельницу.
— Нашли старый блокнот с телефонами, — напомнил он.
— Да, ежедневник. Большой такой, потрепанный, в голубой клеенчатой обложке. Лежал всегда в верхнем ящике стола, мы им иногда пользовались, там у Паши были записаны телефоны московских редакций и расписание поездов.
— А почему гэбэшники-то? — посмотрел Евгений на парня.
— У него все гэбэшники, — ворчливо проговорила сотрудница постарше и пробежала пальцами по клавишам компьютера.
— Да потому что действительно «гэбэшники»! — заверит тот. — Один — заместитель начальника УФСБ Давыдова, фамилию не помню. Когда ФСК в ФСБ переименовали, читатели нас письмами завалили, я ездил в Большой дом на Кипарисную за разъяснениями, интервью у него брал.
— Игорь Васин, — представил парня Полянский и протянул Евгению листок с адресом Козловой. — Из отдела писем.
— Спасибо, — спрятал адрес в бумажник Евгений.
— Я провожу вас.
Они вышли в коридор, дошли до лифта.
— Виктор Денисович, что все-таки было утром третьего марта?
Полянский вызвал лифт, сунул руки в карманы пиджака и вздохнул:
— Не знаю, что рассказывали вам вахтеры, но думаю, что добавить нечего. Представьте себе мое состояние — ничего не помню, все как в тумане…
— А все-таки?
— Я постучал. Павел не отозвался. Постучал сильнее. Тишина. Спустился к вахтеру, узнал, что он не выходил и что Нелли ушла поздно, кажется, в час ночи. Я заглянул в замочную скважину, на ручке висела косынка. Тонкая, полупрозрачная красная косынка — я видел, она носила ее на шее.
— Она что, всегда там висела?
— Да нет, всегда, когда Павел был в комнате, с обратной стороны торчал ключ. А на этот раз ключа не было.
— А почему вы выбили дверь? Что-нибудь почувствовали?
— Почувствовал?.. Я перед этим постучал ему кулаком и даже, по-моему, ногой. Мертвый бы проснулся! Простите, нелепое сравнение… Спустился опять на вахту, позвонил от дежурного по телефону — тишина, никаких гудков. Ни коротких, ни длинных.
— Да? А Битник мне об этом не рассказывал.
— А его там и не было. Ему в восемь нужно было смену сдавать, они всегда обходят общежитие перед концом смены, проверяют запоры на окнах.
— Почему же не было гудков?
— Потом оказалось, что шнур обрезан в двух местах — у розетки и у аппарата.
— Вы вернулись и сломали дверь?
— Я вернулся и сломал дверь. До этого ее уже ломали — Паша как-то ключ потерял, так что замок держался на честном слове. Он сидел за столом, положив голову на руки, будто спал. Все бумаги вокруг, постель, стена, абажур настольной лампы, его футболка — одним словом, все было в крови. У меня мысли об убийстве не было, я подумал, что он вскрыл себе вены. Все как-то, знаете, связалось… Ну, бросился вниз по лестнице, чуть не упал, очки разбились. Крикнул Егору Александровичу, чтобы он вызывал милицию — я без очков и номера на диске не увижу.
— Что именно крикнули?
— Что крикнул?.. Не помню. А какое это имеет значение?
— Да нет, никакого, разумеется. Ну-ну, вы вернулись наверх и?..
— Вернулся, закрыл дверь и стал ждать милицию.
— В комнату не входили?
— За кого вы меня принимаете? Я ведь детективы читаю. Зачем мне лишние неприятности?
Лифт остановился. Они вышли, подошли к турникету.
— Красивые у вас очки, — улыбнулся Евгений.
— Запасных не было, пришлось купить, — хмуро ответил Полянский. — Что, удовлетворил я ваше любопытство? Если вопросов больше нет…
— Только один, Виктор Денисович, только один: за что все-таки убили Козлова?
Полянский засмеялся, помотал головой:
— Вы бы еще спросили кто!
— Ну, это как раз просто. Стоит лишь понять, кому это было выгодно.
— Это не ко мне.
— Я понимаю. Спасибо.
Солнце тонуло в перьях облаков, было ветрено. Столичное шоссе гудело нескончаемым транспортным потоком, состоявшим в основном из иномарок. Евгению показалось, будто он находится сейчас не в России и не на Западе, а между двумя мирами, в полосе отчуждения. Три чашки черного кофе, выпитые с утра, заставляли сердце стучать чаще обычного, создавая иллюзию беспокойства.
Евгений перешел через улицу и не спеша направился вдоль газона, отделявшего тротуар от городского сквера. Перед глазами у него все еще стоял «диск-жокей» Полянский. Ложь, казалось, исходила из самой натуры этого человека, за каждым его словом чувствовалась неприязнь к Павлу. «Честный и неподкупный» Козлов в его характеристике представал карьеристом, способным переступить через труп родной матери. На вопросы «диск-жокей» отвечал с очевидной тенденциозностью: губернатор — прогрессивный хозяйственник, этакий Давид-строитель; главный редактор Шпагин — талантливый, что выражается в «тонком ощущении читательских потребностей»… Во всем так и сквозило: хороший парень был Паша Козлов (de mortuis aut bene, aut nihil[2]), но все хорошее в нем — благодаря покровителю. Не стало Зырянова — не стало и Паши, не ужился по причине своего необузданного нигилизма и тяги к сенсациям.
Евгений дошел до детской площадки посреди сквера, сел на скрипучие качели («Скверные качели», — скаламбурил походя), мысленно продолжая анализировать беседу с Полянским.
Если верить «диск-жокею», у него была папка с ксерокопиями статей Козлова. Зачем он собирал их и хранил у себя? Положим, папку презентовал Полянскому сам Козлов (что весьма сомнительно: человеку Шпагина, с которым у него «не сложились отношения с самого начала»?). Мать Козлова эту папку взяла — у нее что, статей сына не было? Она ими не интересовалась или в папке было что-то из неопубликованных материалов? О происхождении этих ксерокопий стоило, конечно, спросить у самого «диск-жокея», но Евгений и без того насторожил его, учинив допрос. А потому все, что можно (и нужно) было узнать из других
