Все, что до сих пор удавалось удерживать в надежде на лекаря-время, ускользало, таяло на глазах, и казалось, что замеревший в ожидании конца город смотрит на губернатора уже без христианских добродетелей, но с сочувствием и жалостью, понимая его, а, стало быть, и свою обреченность.
Тень Одиночества — его собственная тень — нависала над оставшимся отрезком пути. Можно было продолжать «игру» и дальше. Что нужно стареющему по часам недурной доселе репутации человеку? Область?.. Она жила и до него, и будет жить после. Оттого, что Петр строил города на крови и костях, они не разрушились. Стоять и построенному на грязи Приморску. Оттого, что хунта утопила Чили в крови, на Земле ничего не изменилось. Экономика процветающей державы прочнее ее нравственности. «Город строят не языком, а рублем да топором». Кровавые обличья петров и пиночетов потомков не интересуют. Неважно, откуда рубль, — был бы город…
«Рано, Гридин, рано. Еще не построили, еще не отъелись, еще не накормили алчущих, не накопили капитал. Вот наубиваются — все восстановится само собою, и не по твоему — по заведенному свыше порядку. И в средневековье донкихотство выглядело посмешищем. Пусть же Сила и Власть обеспечивают порядок; гнев инквизиторов по отношению к узникам окрашен цинизмом. Предательство всегда порождает предательство. Недавно ты услышал глас народа. «Долой!» и «Давай!» — вот все, на что он способен. И пусть скармливают наркотики тем, кого не устраивают реальности мироздания, пусть убивают тех, кто не может (а может быть, не хочет?) бороться за жизнь. Стадо и общество одинаково подвержены естественному отбору. Способность мыслить — это способность добывать, значит — отнимать. Это вовсе не волчьи, а общие законы — законы развития цивилизации и прогресса. Ты не хочешь подчинить себя им — уходи. Ты оказался в этом времени некстати — затопчут. В какие времена, в какой Атлантиде могло быть по-иному?.. Ложь… Ты болен психически, Гридин. То, что ты считаешь воскресением нравственности, продиктовано страхом. Но не перед Одиночеством, нет. Не перед смертью даже — прочь высокие материи! Это страх перед расплатой. Это страх, который в тебе воскрес, поселившись когда-то давно-давно, в пору первых прегрешений, и затаился непроросшим зернышком в глубине души. И вот теперь, когда Провидению стало угодно дать тебе почувствовать ничтожность и зависимость, и ты захотел вдруг обрести лицо, зернышко страха стало прорастать в твоей смятенной и порочной душе. Успокойся, Гридин, смирись. Посмотри вокруг: никто не мешает тебе идти по дороге, которую ты выбрал сам. Одно твое слово, одно раскаяние — и ты доживешь век в достатке и удовольствии. Все плохое спишется на усталость; все порушенное тобой восстановится. А гордыня — всего лишь один из семи смертных грехов, который, подобно другим, можно замолить Тот, кто придет на твое место, пойдет по тому же пути. Люди хотят тебя видеть честным и деятельным, в лучах славы; те, что станут скрываться за твоей спиной, никого не интересуют. Крест свой нужно нести радостно…»
— Константин Григорьевич, в приемной ожидает прокурор.
— Просите…
Алексей Борисович Федин — худой, с изборожденным морщинами хищным лицом человек — вошел в кабинет губернатора. Судя по фигуре и черным вьющимся волосам, по угловатым движениям и бархатно- вкрадчивым интонациям в голосе, лет ему было не более сорока, и когда бы не лицо это, и не очки в стариковской пластмассовой оправе, да еще, пожалуй, не глаза — водянистые, беспокойные, Федин вызывал бы расположение.
Мелким шагом преодолев расстояние до губернаторского стола, он протянул Гридину узкую, с чудовищно длинными узловатыми пальцами ладонь:
— Честь имею, Константин Григорьевич.
— Садитесь.
«И что она такого в нем нашла?» — ненароком подумал Гридин о пышной Алие Сулейменовне.
Под манжетами коротковатых форменных брючин прокурора блестели черные ботинки с высокой шнуровкой, напоминавшие ортопедическую обувь.
— Мне доложили, вас интересует дело Козлова? — расстегнул он папку на кнопках. — Понимаю.
— Что понимаете? — не в силах переключиться со своих размышлений на узкую тему предстоящего разговора уточнил Гридин.
Федин заученным кивком сбросил очки на середину длинного крючковатого носа и посмотрел на него поверх оправы:
— Понимаю, конечно, — обозначил улыбку. — Дело важное. Жизненно, я бы сказал, важное. И приняло такой оборот, что наша сегодняшняя с вами встреча вполне, так сказать, закономерна.
— Алексей Борисович, а нельзя ли без преамбул? Смерть журналиста вызвала общественный резонанс. Для вас не секрет, что я пообещал принять все меры к скорейшему расследованию убийства Козлова. Вы мне пообещали назвать имя убийцы к выборам, так?
— Безусловно верно.
— Завтра я намерен выступить перед избирателями в прямом эфире. Вопрос этот, как вы понимаете, мне будет задан. И с этой точки зрения наша с вами встреча, как вы выразились на своем прокурорском языке, действительно ЗАКОНОмерна.
Федин перелистывал какие-то документы, перекладывал их из одного отдела папки в другой, словно лектор, потерявший нужную шпаргалку.
— Константин Григорьевич, — прижал он наконец папку ладонями и поднял на Гридина прищуренные из-за солнечного света в окно глаза. — Я должен с вами поговорить, прежде чем дать ход информации об убийстве гражданина Козлова,
— У вас есть такая информация?! — занервничал Гридин. — В таком случае что вы, извиняюсь, вола за хвост тянете? Не иначе, убийца мертв?
— Почему?..
Гридин вздохнул, постучал карандашом по столу.
— В привычку вошло.
Федин улыбнулся, обнажив желтые, как у коня, зубы.
— Нет, нет, — тряхнул он кудрями, — в данном случае есть все основания полагать, что мы имеем дело не с трупом. Пока. Если нужны подробности — в приемной сидит следователь по особо важным делам Артур Макарович Ленциус. С протоколами и актами экспертиз.
— А без подробностей? Кто его убил?
— Невеста, с которой они расстались незадолго до этого.
— То есть вы хотите сказать, что это бытовое убийство?.. «На почве ревности?..» или как оно у вас там классифицируется?
Федин помолчал, снова пошелестел бумагами.
— Не совсем. Но для того, чтобы установить причину, нужно задержать убийцу.
— Так задержите, черт возьми!
— К сожалению, она скрылась.
Гридин едва не рассмеялся прокурору в лицо.
— Ну-у, еще бы!.. И кто же это?
— Нелли Грошевская.
— Корреспондент телевидения? — удивился Гридин.
Федин склонил голову набок и пристально посмотрел губернатору в глаза.
— Что вы, черт подери, так на меня смотрите?
— Не надо волноваться, Константин Григорьевич. Мы здесь одни, прослушивающей аппаратуры я с собой не ношу. И потом, нет ничего непоправимого. Заказное убийство — это одна статья; в состоянии аффекта, неосторожное, как результат превышения необходимой самообороны — совсем другое. От высшей меры до, можно сказать, нуля. И совсем другой общественный резонанс.
Нагловатый тон начинал Гридина раздражать; спрятав руки под стол, он крепко сжал кулаки.
— Вы мне расскажите все по порядку, Алексей Борисович. И, если можно, без загадок, Я понимаю: «закон — что дышло, куда повернешь, туды и вышло». Но все же, что я должен говорить на пресс- конференции?
— Хорошо. Я расскажу вам все, как есть, а вы уж решите, говорить ли об этом на пресс- конференции… Итак, представлять Павла Козлова как журналиста вам, видимо, не нужно. Его резкие
