своим народом, чтобы исправить ошибки бездарных английских правителей. Они, по крайней мере, дали представителям своего народа возможность высказаться.
Динни, Билл и Эйли соглашались, что тут она отчасти права, хотя в конечном счете это ничего бы не изменило. Нельзя не одобрить те цели, которые преследует Австралия, вступая в войну, твердили они. Волей-неволей приходится мириться с этим бедствием. И скрепя сердце они, как большинство мужчин и женщин Австралии, стали готовиться к тому, чтобы с честью нести бремя, возложенное на страну войною.
Все знакомое, привычное менялось на глазах Салли совершенно так же, как это было двадцать пять лет назад. Она слышала топот марширующих ног и гром военных оркестров, видела, как на улицах у призывных пунктов собирается народ, и тоска, близкая к отчаянию, охватывала ее. Казалось, все те же сенсационные слухи ползут по городу. Некоторые всем известные граждане внезапно оказались «пособниками врага» и были арестованы. Поймали нескольких шпионов. На побережье в стратегически важных местах были обнаружены тайные сигнализационные установки и передаточные радиостанции.
Люди говорили только о военных нуждах, о средствах противовоздушной обороны, о создании отрядов гражданского ополчения, а также о женских комитетах, на обязанности которых лежало заботиться о солдатах, шить и вязать для них теплые вещи. Вместе с тем возрастало сознание неотвратимой опасности, впервые угрожавшей стране. Салли начала понимать, что теперь народом владеют настроения, нимало не похожие на тот военный ажиотаж, ту лихорадку, которая наблюдалась в первые дни после объявления войны 1914 года. Хотя европейские театры военных действий были далеко и Австралию отделял от них океан, мысль о том, что третий член оси — Япония — может вступить в войну, создавала ощущение вполне реальной опасности, нависшей над страной.
Население приисков наравне со всеми включилось в военные приготовления. Рудокопы были освобождены от призыва в армию, однако многие шли добровольно — кто в милицию, на которую возлагалась оборона страны, кто в экспедиционный корпус, которому предстояло по первому требованию отплыть за океан.
Когда Билл пришел к Салли с известием, что он записался добровольцем в действующую армию, Салли всплеснула руками.
— Этого еще не хватало! Вот чего я боялась больше всего!
— Я должен был это сделать, бабушка, — сказал Билл. — Все эти три года я призывал к борьбе с захватническими планами Гитлера и его стремлением к мировому господству. Фашизм должен быть побежден. Так могу ли я теперь прятаться за спиной тех, кто пойдет драться?
— Да, конечно, конечно.
Силы вдруг покинули ее, она почувствовала себя мертвой, опустошенной. Вот уже несколько месяцев она с ужасом ждала этой минуты. Да, это было страшнее всего. Ее Билл будет ввергнут в кровавый хаос! Что станет там с его сильным юношеским телом, с его веселой, чуткой и такой отзывчивой душой! А она-то надеялась, что никогда больше не придется ей пережить эти муки, которые оставили в ее сердце такой неизгладимый след. И вот он снова—этот щемящий страх, который ей пришлось испытать, когда у нее взяли Лала и Дика. Снова она обречена терпеть эту пытку, до тех пор пока… Салли не могла представить себе, что война когда-нибудь придет к концу и Билл опять будет стоять перед ней, здоровый душой и телом, такой же, как сейчас. Лала убили в Палестине, а Дик возвратился домой душевно разбитым — война доконала его. Где же взять веру в то, что Биллу, ее обожаемому внуку, посчастливится пережить все ужасы этой новой войны и уцелеть?
«Только б он не догадался о моих чувствах», — твердила себе Салли. Она была полна суеверного страха; ей казалось, что это ощущение обреченности, передавшись Биллу, может подорвать его стойкость, его волю к жизни.
— Не тужи, родная, — сказал Билл, обнимая ее. — Я знаю, что тебе нелегко отпускать меня. Но я должен бороться за то, во что мы верим, и бороться любыми средствами.
Его голос был так похож на голос Дика, что у Салли слезы подступили к горлу. Но она сделала над собой усилие и сдержалась.
— Я знаю, Билл, — сказала она. — Знаю, что должна поддержать тебя и не доставлять тебе лишних огорчений.
— Вот это я понимаю! — обрадовался Билл. — Недаром Том говорил, что ты никогда не падаешь духом, бабушка. Именно это впервые заставило его задуматься над жизнью, когда он был еще мальчишкой, и пробудило в нем желание добиться лучшей доли для всех мужчин и женщин, которые так же вот, как ты, упрямо борются с судьбой.
— Да? Он так говорил? — спросила Салли. — А ведь бывали случаи, когда я не умела поддержать Тома, хотя это был мой долг. А теперь… теперь я уж, видно, превратилась в старую развалину, зря только небо копчу, и дух уже не тот.
— Ну нет! — Билл обнял ее еще крепче. — Ты всех за пояс заткнешь, Салли моя!
— Ох, Билл! — Только в редкие минуты особой душевной близости называл ее Билл так, как когда-то его отец и эти ласковые слова до глубины души тронули Салли. Улыбаясь сквозь слезы, она прижала к себе внука. — Да уж постараюсь, — пообещала она.
В эти первые недели войны всеми владело мрачное предчувствие неотвратимых бедствий. И особенно грозной опасностью представлялся союз Японии с Германией. Однако под влиянием Билла и Динни Салли начинала понимать, что исход войны может решиться только в Европе, что объединенные силы Англии и Франции должны дать отпор гитлеровским полчищам, опустошающим Польшу, и отбросить их от своих границ. На линии Мажино заговорили пушки. Германская подводная лодка потопила «Афину».[11] Английские бомбардировщики совершили налет на Киль. Стратегическое положение Италии на Средиземном море и ее связи с Германией не оставляли сомнений в том, какая ей отводится во всем этом роль.
Введение в стране чрезвычайного положения, декретированного правительством Мензиса, на какой- то срок отвлекло внимание от военных событий. Правительство получило неограниченную возможность попирать демократические права австралийского народа. Волна протеста прокатилась по всей стране. Кто же пойдет воевать за демократию в чужих странах, когда здесь, у себя на родине, хотят лишить народ всяких прав? — говорили рабочие на рудниках. Эйли была глубоко возмущена этой мерой, которая угрожала гонениями не только коммунистам и членам профессиональных союзов, отстаивавшим свои организации, но и таким людям, как Салли, тем, кто сумел преодолеть свою ненависть к войне и готов был поддержать ее как войну демократических стран против фашизма.
— Нет, ты подумай только, мама! — восклицала Эйли. — Ведь чрезвычайное положение направлено против наиболее активных антифашистских сил страны! Что же это будет?
— Меня, пожалуйста, не спрашивай, — отвечала Салли сердито. — Я думаю, что с нас вполне достаточно войны — можно было бы не прибавлять к ней новых несчастий.
— Никогда еще в Австралии не попирались так права народа, — сказал Динни. — Возмущены не только рабочие. Все здравомыслящие люди, которые дорожат своими гражданскими свободами, вне себя от негодования. В «Уэст» несколько дней назад было опубликовано письмо, подписанное архиепископом англиканской церкви в Австралии доктором Ле-Фану и профессором Западноавстралийского университета мистером Уолтером Мэрдоком. «Это распоряжение, — говорится в письме, — запрещающее касаться в любом органе, который правительство может счесть коммунистическим, таких тем, как война, Советское правительство, забастовки в Англии, ее колониях или в любой союзной державе, волнения среди промышленных рабочих и прочее и прочее, — это распоряжение нельзя назвать иначе, как весьма опасным ограничением гражданских свобод в нашей стране».
Когда победное шествие Гитлера было приостановлено вступлением частей Красной Армии в Польшу и заключением договоров между Советским Союзом, с одной стороны, и Литвой, Эстонией и Латвией — с другой, в австралийские газеты стали проникать уважительные высказывания о Советском Союзе; Динни вырезал эти заметки и с удовольствием просматривал их.
Порой он читал их вслух Салли. «Гитлера обвели вокруг пальца: советско-германский пакт расстроил все его планы. Россия значительно укрепила свои стратегические позиции и свое влияние в Прибалтике. Словом, нейтралитет Советского Союза достался Гитлеру дорогой ценой».
«Сталин заставил Гитлера выпустить из когтей половину захваченной им добычи».
