Дневники 1926-1927

«Я обещаю повторять Твое святое имя, — но в нужный час я забываю. Теперь я понял и почувствовал, что это Твоя игра».

Чувство греха:

— Раз мне дали одну христианскую книгу… в ней была одна тема — грех, грех и грех… Дурак, который непрерывно повторяет: «я связан, я связан» — остается всегда связанным. Человек, который повторяет день и ночь: «я грешник, я грешник» — становится и в самом деле грешным… Кто утверждает с сильным убеждением «я не связан, я свободен» — становится свободным.

«Зачем говорить о грехе и об адском огне? Скажите только раз навсегда: «Я никогда не буду больше делать злых дел, которые я совершил в прошлом», и затем ваша вера в святое Имя освободит вас от всех грехов».

27 Ноября. Любить врага — это похоже, как если сказать: люби болезнь и смерть. Я бы так сказал — не врага люби, а, имея врагов, старайся сохранить в себе возможность любви к своему ближнему. Тоже нельзя любить болезнь и смерть, а надо такого желать: старайся удержать прежнюю любовь к своему другу, несмотря на его болезнь и помочь ему встретить смерть.

К Алпатову: довольно ясно понят путь восхождения Алпатова в чувстве к женщине как к Божественной Матери, теперь предстоит вернуть ему разум, т. е. определиться себе самому в процессе жизни.

Из многих людей немногие родятся свободными, да и обыкновенно, узнав об этом, отдают свою свободу за деньги и славу.

Не вернее ли: по детям видно, что люди родятся свободными, но один плохо воспитывается и попадает в рабство, другие, догадавшись о своем даре, продают его за деньги и славу.

28 Ноября. Сказать «Господи!» наедине с самим собой не могу, мне кажется, не потому что не верую, а… или не верую? Ни верую, ни не верую, а просто считаю, что жизнь моя как-то не слишком серьезна для этого, все равно как Ефр. Павловна могла бы молиться и как! но не молится, потому что личная жизнь ей кажется не так плоха, не дошло до того, чтобы молиться. Люблю, однако, читать о Боге, потому что многим своим переживаниям при этом нахожу объяснение. Так что могу сказать о себе в отношении Бога: я не знаю, есть ли Бог, но живу я и складываюсь в мыслях и чувствах постоянно, как будто Бог есть, и я верую.

Вообще я особенный человек в том отношении, что имею в природе своей множество как бы заданных мне с детства тем, которые берегу от сознания, как от огня. Оно ведь и правда, если свое переживание скоро обращать к сознанию, то тем все и кончается. Если же беречь пережитое в себе, то рано или поздно явится новое подобное переживание, но это другое, третье и, в конце концов, идея явится как своя собственная, как плод. Если же и не явится, то и Бог с ней… Так вот почему я и не могу, и боюсь сказать, есть Бог или нет, знаю, что тема эта задана мне, и если Бог есть, то Он придет ко мне Сам, и я увижу Его и скажу просто: ну, вот, слава Богу, Ты пришел ко мне, Господи, я тебя давно поджидал.

30 Ноября. Хочу приступить к обработке своего рисунка (роман) красками (второй черновик на машинке). Читал «Трансвааль» Федина. Умный человек Федин, достойный ученик Замятина. Черт знает, до чего все хитро подстроено в рассказе: одно уж, что герой бур, гражданин героической республики устраивается среди русских мужиков во время революции — какое трудное положение, а выходит правдоподобно. Я думаю, однако, что сам автор вначале задумал дать по контрасту с мужиками пример свободного человека. Но получилась картина жестокой пародии вообще на европейский идеал свободы. Читается, впрочем, и с большим увлечением, хорошо, но не увлекательно, больше ума в мастерстве, чем таланта.

Бочка (новая) потекла. Мастер сказал, что он делал хорошо.

«Почему же течет?» — спросили мы. «Потому что, — ответил он, — в этом виноваты две доски».

Я дал князю попробовать доппелькюммель^{85}, которого сам раньше не пробовал никогда и не мог сказать: такой ли он теперь или плохая подделка. Князь выпил рюмку, весь просиял и ответил: «Та-кой же!» После того ему вспомнилась Гатчина, потому что Александр III страшно любил доппелькюммель, и князь стал нам рассказывать, как он в Гатчине дрался на дуэли с Черским-Спиридовичем.

1 Декабря. Е. П. хозяйка самая ужасная в мире: толчется на одном месте и каждый день обыкновенное дело по-разному начинает, забывает, пропускает. Сегодня у меня комната убирается, завтра кровать остается раскрытой. Утром, когда я дорожу каждым моментом для работы, я хожу по дому, боясь ее разбудить и в то же время, проклиная, ищу, куда же сегодня поставила молоко, где булка, где сахар: каждый раз в разных местах. И при всем том есть в ней какой-то основной стержень, который не может дать мне ни одна женщина. Я не знаю, что это такое (надо подумать): ведь в этом разгадка и меня самого и нашей России. Знаю одно, что она как хозяйка, жена и мать совершенно исключительная при условиях полного недостатка, в жизни на minimum, без расчета. Большой человек, она ничтожна, немыслима, как только приходится считать и думать о завтрашнем дне (такой наш народ…)

5 Декабря.

К Алпатову.

10 марта. Мороз, но облака уже летние: светлыми корабликами, и лебедями, и горами, счастливые в своей необязательной форме. А корабль человеческий по воде плывет с большой осторожностью, чуть пробоина и конец: такое маленькое отверстие, а вода вся, весь океан приходит в движение, заметив частицу, проходящую в щель корабля.

Так и жизнь человека, вся целиком на земле и во все времена приходит в движение, когда в отдельной душе случилась пробоина. Тогда каждый ничтожный случай, обсуждение которого слышится в коридоре или за стеной, является так, будто как вот это для тебя и приготовлено. Это случается всегда, если душа у одного человека получила пробоину: туда жизнь чужая устремляется, как вода, и вся человеческая жизнь приходит в движение, как вода океана, и чуткая душа в эти дни получает навсегда чувство жизни всеобщей.

Так в коридоре у телефона собрались знакомые, и один сказал другому: «Пендрие звонил: у него жена умерла». — «Как умерла, — восклицает другой, — я только что ее встретил на улице». А через час против двери Алпатова все объяснилось, те же знакомые говорили, что жена у Пендрие не умерла, а ушла… Она была ему во всех отношениях плохая жена, глупая и хозяйка никуда не годная. Все только на месте топталась, довольно красивая как женщина, но для Пендрие как женщина-самка она была уже не нужна. Пендрие, однако, только для нее выстроил домик, свой собственный, и он истратил все свои деньги, скопленные за много лет, тогда бы он не стал строить дом, если бы жил один, он для нее строил, и вдруг она от него ушла. Вдруг оказалось, что дом совершенно не нужен, и столько забот, столько хлопот и надежд, связанных с домом, даром пропали, и уже завтра на окне появился билетик: дом продается.

Один говорил: «Значит, он ее любил?»

И другой: «Едва ли, у них были вечные ссоры, не ее он любил, а себя».

— Зачем же он тогда строил ей дом? — спросил первый.

— Он человек с воображением: воображаемой жене строил дом, а не себе.

Услыхав это, Алпатов схватился за голову: ведь это о нем говорили, это он для воображаемой