Дневники 1928-1929

Вчера с Трубецким были у Александровых. Старик (Анат. Алекс.) умирает, она рассказывала нам 1 ? часа ход болезни. Любовь: подорвалась, поднимая его, велели лечь в другой комнате, за 46 лет одну ночь не с ним спала и все дрожала, что он без нее умрет. Он хочет встать и писать, но не встать ему и если встанет — умрет, а потому его удерживают, и в этом весь труд. Он дошел до того, что обещался жене «в морду дать» (за 46 лет один раз так сказал). Подкладной таз. Кальсоны. Кровь. «Толечка, не умирай». Касьян Никитич. Смерть со стороны любви (т. е. не тому страшна смерть, кто умирает, а тому, кто любит). Рыдания и смех. И вдруг просит совета: в мундире положить его или как он ходил, в поддевочке. «Мундир это гимназический?» — «И профессорский». И где хоронить. И просьба ко всем (быть на похоронах). Ее уговаривали быть у него только с веселым лицом. Она протестовала: «не могу». — «Можете, сделайте умело, как вы, женщины, это делаете» (Соф. Яковлевна и большевистский паек). Две разные картины смерти: муж хоронит жену, или жена мужа: старые помещики, смерть Ивана Ильича.

<На полях> Вот что еще надо заметить: Тарасиха тщательно скрывает от старика, что он умирает, а сама постарается умереть в сознании. А чтобы не обманывать старика и дать ему «христианскую (сознательную) кончину». Этот обман происходит от материнства, он для нее, как ребенок маленький, которого приходится обманывать.

17 Декабря. Близко Никола, крепнет мороз. Сверкающий день.

Вчера послано в ЗИФ: три рассказа (Жалейка, Старухина тропа, Змея). Сегодня посылаю в Лит. газету «Клубника». Привел Катынский Соловья. Проект лесного жития в сторожке во время Пет. каникул (с 15 января по 3-е февраля). До того при первой оттепели побывать у Ремизова на Дубне.

Психика Соловья: после охоты в сенях спит не только потому, что устал, а главное, спокоен душой, знает, что ему не надо замечать дорогу. На охоту едем, стоит и наблюдает, чтобы в случае чего самому вернуться по этой дороге. Смотришь на него и отгадываешь, как должен ему представляться лес (очертания на фоне неба и снега дают фигуру, возможно, это одна какая-нибудь фигура, вроде как у нас картина дает или книга (в след. раз продумать ночную линию леса и неба).

18 Декабря. Мороз поме?нел, но не ослабел. Иней. Встреча с материалом у художника всегда бывает нечаянная, и он большей частью не знает, что потом с ним будет жить, он берет его небрежно, думая: «кажется, это на что-то годится». Так вот сейчас беру я себе и записываю следующее. Пом. Констан. лесничего Катынский во время отдыха на даче одного из московских заведующих натаскал ему собаку. В благодарность заведующий подарил Катынскому 2000 кумачовых флажков, отслуживших свою украшательную роль, вероятно, в дни Октябрьских торжеств с изображением на каждом мавзолея Ленина. Из этих флажков, связав их веревочкой, Кат-ий сделал флажки для оклада лисиц и волков в две версты и намотал их на двух огромных катушках. После этой большой работы его взяло сомнение, допустимо ли пользоваться флажками с изображением мавзолея для облавы зверей, и он спросил в Укоме. Там подумали и решили неглупо, придерживаясь хозяйственной точки зрения, что раз флажки уже одно дело свое сделали, то почему бы не использовать их с другой стороны. Уком имел в виду, конечно, не охоту на зверей, а что небесполезно будет, если массы крестьян, живущих в глухих лесах, познакомятся с мавзолеем Ленина хотя бы по этим охотничьим флажкам. Уком не ошибся. В одной местной школе учительница на днях читала детям повесть Пушкина Дубровский, где известно есть персонаж «мадемуазель Мари». И вот когда учительница, прочитав повесть, просила детей рассказать ее своими словами, то все дети этот персонаж мадемуазель Мари называли «Мавзолей Мари».

<На полях> Купить лиловых сухих чернил.

Упросить Катынского продать мне флажки с мавзолеем.

В Конст. лесничестве. Чудовищна эксплуатация интеллиг. труда (лесничий за великое счастье почел бы служить <1 нрзб.>), но несмотря на это работают отлично. Стонут, а работают. Коммунисты при этом сознают, что помочь материально себе нечем: у государства нет средств. Не коммунисты шипят на государство, полагая, что оно могло бы устроить иначе. Так, если пересмотреть все производство в стране, то можно понять происхождение новой позиции Горького в отношении к интеллигенции.

Надо обдумать следующую тему: рабочая ценность русского рев. сознания, представленного от Чернышевского до Ленина, только ли заключается в деле свержении монарха, или она является также фактом новой культуры. Я хочу сказать: местное ли только значение имеет русск. революция, или всемирное. Я хочу сказать о значении не в смысле политическом, а культурном, т. е… Не то. Я хочу сказать, напр., о своем Алпатове или Воронском и всяком коммунисте, — что он, выйдя из сферы разрушительного революционного действия на путь созидательный, может ли привнести из своего революционного действия какой-нибудь новый фактор в творчестве законов жизни и форм, или же он, встречаясь впервые с фактором творчества, действовавшим во все времена, будет взят ими целиком и станет обыкновенным деятелем с отличием за борьбу с царизмом.

Ответ из-под рук. Огромное большинство утонет, растеряется в безличии, и все так долго будут идти безлично, пока не явится лицо, которое в формальную идею социальной революции не вольет кровь наших отцов, не откроет питание для идеи в дремлющих силах нашего прошлого. (Учение Федорова прямо просится в революцию.)

<На полях> В адресном столе найти Горского.

19 Декабря. Никола — 17°. Мороз. Иней до того загустел, что даже солнце сквозь пробилось белое, как будто и оно тоже посыпано инеем. Обыкновенные вороны в глубине сказочных берез и то казались маркизами в кружевах. Вечером при электричестве белые пути телеграфно-телефонных проводов. Звезды. Новые дома трещали.

20 Декабря. Еще один морозно-солнечный с инеем. В лес не ходил, но влияние роскошного дня было и в комнате. Решили с Левой отпраздновать Солнцеворот, начало весны света, созвать из Москвы писателей.

Вечером был Кожевников. Он творит легенду, что вокруг моего лика — гениальное безумие (Розанов, помню, тоже сказал: «в глазах огонек гениального безумия»). Мое безумие, хотя бы и гениальное, не очень нравится — «не от мира сего», я люблю людей умных с родственным вниманием в глазах, А. М. Ремизов мне очень нравился. Гениальное безумие холодно и устремляется не на всех, а только на избранных.

Поручаю Леве собрать гонорар с 1) Рыбьи тропы — 25, 2) Учит, газета — 30, 3) Веч. Москва — 20, 4) Известия — 50, 5) Красная Новь — 200, 6) ЗИФ — 300 = 625.

Солнцеворот расстроился: Е. П. не то хворает, не то капризничает.

21 Декабря. С вечера вчера еле заметно стало теплеть, потом мороз сдал и подсырело немного.

Написал главу «День в Нюренберге». Лева уехал в Москву. Боюсь, не захворал бы. Я вчера здорово распекал его за хаотичность и неуменье работать, а сегодня жалко: он ведь много, много работает все-таки. Мне почему-то его до боли жалко. Очень хороший. Тихонову телеграмму о Разумнике. Готовиться к выезду в Питер после Солнцеворота. (Послать поздравление Разумнику), прочитать Кальколова, потом Кожевникова, ответ Алтаеву, Коте.

Победа смерти должна быть заранее подготовлена упражнением в постоянной борьбе с собой. Страх смерти — это может быть неуверенность в себе.

Произвольно возникающие «сцены», в которых не владеешь собой — это похоже на смерть. Всякая борьба (с врагом) есть борьба со смертью. И если последний проблеск сознания перед смертью будет