хозяина. Стойки почти нет, только потяжка, во всяком случае, добраться охотнику до птицы невозможно, слетит. Я попробовал поиск от 20 до 40 шагов и добился этого таким образом: отпустив, даю очень короткий свисток, если не слышит, кричу «назад!», не слушается: «лежать!» Так добиваюсь, что он слышит коротенькие свистки и слова, которыми заставляю его ходить сначала рысью недалеко от себя, спустя полчаса он бегает в лесу галопом вокруг не далее 20 шагов. Собака до того робкая и послушная, что, пожалуй, можно охотиться, не забывая каждый раз устанавливать поиск и постоянно работать над укреплением стойки.
Погода стоит переменчивая, то в жар, то в холод, гроза каждый день. Вчера вечером хоть печку топи, но утро солнечно-росистое, скорей поспевай, а то будет очень жарко, и собака вывесит язык. Мне удалось убить петуха и трех молодых тетеревей. Но особенно сильно понравились встреченные в заднем Серкове глухари. Их было шесть стариков, в 7 у., когда бор пронизывают широкие лучи солнца и сплошные листики черники как будто отлиты из металла, серебра, алюминия, они вышли из густых мокрых осин и разбрелись в бору. От моих шагов они поднимались, но не сразу все, а каждый, услыхав взлет соседа, сознавал, что необходимо взлетать, оставляя из уважения к своему глухариному достоинству одну или две секунды раздумья: «сознаю, мол, необходимость, но все-таки подумаю». Их особенный шум при взлете напоминал тот постоянный шум верхушек в бору, достойный пустыни и независимый…
Я был счастлив, что стал охотником…
К этому мое: один за другим, как вагоны, 9 глухарей.
1) Вагоны.
2) Гуляют по чернике (один похож на автомобиль на прос. дороге спереди). Взлетают.
3) Сережа увидел на суку всех.
Принудиловка.
Василий Максимович Качалов считается кулаком, потому что умный, умеет работать и, главное, умел воспитать детей так, что они отлично устроились в Москве по красильному делу и ему помогают.
— Ну, как в деревне, — спросил я, — война?
— И не говорите, — ответил он, — утром глаза раскрою, вспомню все и опять закрою: для чего мне работать, если государство личное старание отвергает? Четыреста шестьдесят рублей налога! Прихожу, рассказываю, входят в положение и говорят: «Не может быть!» Справляются, так и есть: 460! «Видите, — говорю, — как вы это понимаете?» — «И они мне говорят: «понимаем, как ан-диви-дуальный прием». — «Вот вам моя…»
Качалов хотел сказать: биография, но сказал: «моя география». И правильно сказал, потому что вырос из земли, и его жизнеописание вполне можно понять, как землеописание.
— А овсы все-таки радуют! — сказал он, показывая на нынешние, правда, удивительные овсы, — неужели и это у человека отнимут?
— Радость?
— Ну, да, — говорит, — через пять лет своего труда человек узнавать не будет, все будет коллективное, везде принудиловка.
Злое дело.
Тат. Вас. Розанова поселилась стеречь наш дом, всю комнату Ефр. П-ны она увешала образками, наверно, вполне отвела душу: в своей советской комнатке все свое богатство, наверно, ей развернуть неудобно. Все эти образки ее по своему письму столь убогие, что удивляешься, как развитое существо могло отказаться от инициативы в выборе. В том и ужас этого православия, что красоту его видеть и понимать могут люди, которые верить уже не могут. Я думаю, что «веру» Т. В-ны можно назвать усилием верить, а так как усилие вечно меняется в своем напряжении, то и она не живет, а как бы дрожит, часто даже, как дети, вместе и смеется и плачет. К сожалению, не моему, конечно, а ее, совершенно одной жить ей не удалось. С ней в нашем доме прислугой живет одна Маня, женщина уже лет под 50. У нее был муж, слесарь, такой хороший и умный человек, что и Маня долго казалась нам тоже очень неглупой. Он умер. Маня бросилась к нему в могилу. Насилу оттащили. Потом все молилась и просила у Бога смерти, чтобы встретиться с мужем. Вскоре после того умерла ее старуха мать, потом дочь, девушка, красавица 16 лет, и маленький сын, у всех были последствия чахотки. Маня все молилась и вдруг, года не прошло, вышла за одного вдовца замуж. В этом решении, может быть, играло роль и отчаяние, она молилась искренно, почти до кровавого пота, чтобы Бог взял ее к семье. Но если туда, оказалось, нельзя, то как же иначе жить: надо устраиваться по- крестьянски. Пошли неприятности, скандалы, побои. Мы взяли из жалости бедную женщину к себе в прислуги. Ей понравилось ее положение «прислуги», она стала входить в него, разбираться, посещать собрания. Скоро ее выбрали «делегаткой» и дали ей красный платок на голову, а дело ее было собирать сведения о положении прислуг в своем квартале. Теперь, когда Маня осталась в нашем доме без нас и увидела, как Тат. Вас. развесила образа, она сказала ей:
— Вот, Татьяна Васильевна, говорят, этого ничего нет, Бога и ничего, вы-то образованная и знаете, скажите мне…
— Я верующая, — ответила Тат. Вас. строго (вероятно, с большим, с чудовищным отвращением).
А Маня продолжала свое, что, по всей вероятности, так оно и есть, все обман и ничего нет.
Так живут теперь в нашем доме ех-атеистка, ныне образованная христианка, и ех-христианка, ныне делегатка.
Злое дело.
Дорогой Родион Васильевич,
считаю Вас виновником небольшого злого дела в моем доме: Вы отказались жить у меня летом, и мне пришлось для охраны пригласить Анну Васильевну; Вы ее знаете: ее призвание жить в пустых квартирах, она говорит, что пустые квартиры — это современная пустыня, где можно спасать свою душу. (Рассказ).
К рассказу «Автомобиль»
Сережа 50 к. заплатил за полбилета в лесничество и стал охотником.
Солнечное крепко росистое утро. Искал глухарей и не нашел.
Вальдшнепы. Суша была только возле самых берез обрывками, погруженными в жидкость чернильного цвета, из черного кое-где поднимались ослепительно зеленые листья мать-мачехи, а иногда с березовой зеленой подставки свисала над черным коралловая кисть самой
Взял трех тетеревят. Нерль имела отличную практику.
