большой мысли (устанавливаю окончательно, что если какая-нибудь своя мысль приходила в голову и вдруг забылась — нечего вспоминать и жалеть, она непременно рано или поздно вернется). Эта мысль моя была о том, что сокровенный смысл всякого организма, его «герой» очень редко находится на переднем плане и потому огромная масса людей имеет некрасивый вид. Дело художника понять этого «героя», поставить его на передний план и через это сделать организм, каким он должен быть…
Крестьянская жизнь представляет собой большие или меньшие обломки какого-то огромного коллектива, в котором космос согласовался вполне с человеческим умом. Так, напр., все мы создали себе по Толстому и другим философам <из> жизни крестьянина образ гармоничной личности (Платон Каратаев), в которой его малое (материнское) вполне растворяется в большом мировом духовном. В действительной жизни крестьянина мы видим, наоборот, именно подчинение личности человека хозяйственно-материальному остатку некогда вероятно существовавшего коллектива. Сплошь и рядом видим мы у крестьянина, как человек губит свою жизнь или чужую, спасая лошадь или корову. При скудости, бедности это наивное бытие некоторых объевшихся плодами просвещения может умилять. Но когда крестьянину становится лучше и он индивидуально начинает пользоваться обрывками этой коллективной морали, то из человеческой личности выходит нечто чудовищное (это есть и у евреев).
Крестьянская женщина всегда имеет в себе обломки этой морали исчезнувшего коллектива, каждая крестьянская женщина представляет микрокосм государства. Вот «интеллигентское сознание» с его культом «человека» и есть как раз обратное этому культу коровы, лошади, овцы, телеги и т. п. Но надо, конечно, знать, что устремление крестьянского общества к материальному за счет человеческой личности вовсе не исключает возможности проявления человеческих чувств, когда спадает власть хозяйства, и человек остается лицом к лицу с человеком (хозяин и работник). Тогда явление сострадания, милосердия и любви в грубой обстановке выступают особенно контрастно и особенно убеждают нас.
Вот это именно и привлекало к себе русскую интеллигенцию, об этом именно столько рассказывал сам Глеб Успенский и другие святые народники. Это удерживало меня возле Павловны, за это я столько лет прощал ей многое. С другой стороны, вопреки всему этому доброму и прекрасному, ее способность в хозяйстве просто забывать совсем о человеке, для которого оно и ведется — терзает ежедневно
Служащий из Гиза рассказывал, что из-за «5-дневок» при «непрерывке» их комиссия по службе не может больше встретиться и собраться: «гуляют» ведь теперь в разное время. Все это было бы очень занятно, если бы отвечало какому-то органическому переустройству жизни, теперь же все очень похоже на «как ни садитесь»… и проч.
Раньше эпитет «государственный» в отношении ума чрезвычайно был сильным и, казалось, не было большего возвышения, если сказать «государственный ум». С тех пор как, однако, была объявлена перспектива о кухарке, управляющей государством, мало-помалу эпитет «государственный» потерял свое обаяние. Даже напротив. У нас в писчебумажном магазине развешаны громадные портреты наркомов и писателей. Сталин попал между Толстым и Гоголем и через это очень напоминает собой почему-то царя Николая 1-го: тоже такие откровенно-«государственные» глаза.
Виноградовых лишили электричества как лишенцев: вероятно, не хватило энергии на всех, и у всех лишенцев выключили ток. Между тем, Виноградова лишили голоса за мануфактурную лавочку, он же ее бросил и теперь с семьей работает игрушки: ему вечером свет необходим. Со стороны обидно: тебя лишили голоса, из этого никак не следует, что надо лишить тока. А Виноградов не обижается, не ругается, он доказывает, что до войны двадцать лет был служащим и только по великой нужде во время революции торговал мануфактурой…
В кооперативе нет ничего хозяйственного. Год начинается, как прошлый кончался. И точно так же, по всей вероятности, и в духовной области я не один чувствую упадок.
1) Спешное Гиз: «сумма денег».
2) В Москве: Нов. Мир — «сумма».
3) В Москве: спецификация и профсоюз.
4) Фотографическое: 4 кювета «папье», гипосульф., поташ, резак (спрос, теле), две воронки, ступка.
Сегодня я Леве сказал: «Вот ты хочешь фотографией зарабатывать, а между тем мой помощник (Коля Поляков) целый год учился ретушированию и еще очень мало постиг». — «Как ты, папа, не понимаешь, то настоящее, а то можно ускоренно, я ускоренно прохожу…»
Был К., разоренный человек, так называемый кулак, раздраженный, и все-таки признал, что больше ? деревни довольных, потому что их к бедноте причислили и все дают. «Видите! — сказал я, — выходит, что больше половины довольных». — «Верно, — ответил он, — довольных много, я о будущем думаю: беднота ведь работать не может, если нас, работников, разорят, то кто же будет работать?»
Народное богатство — это «рабочие руки»… но именно в смысле не собственно рук, а организующей воли. Я беру себе помощника, чтобы он взял у меня то, о чем мне думать больше не надо, и так я организую… Теперь другая организация, потому людям прежнего строя кажется она безумием, что они остаются ни при чем… В деревнях вся нынешняя политика представляется грабежом и систематической пауперизацией, в городах много разумного дела, вероятно, даже энтузиазма…
Получены сведения, что «могилу Автономова расцапали кошки». Из-за него много арестовано людей. Двойная игра. Липатовы. Двойная игра: он готовился быть священником, а пришлось из-за этого «греха» прислуживаться к коммунистам.
Это чудесное время перед самым снегом, деньки перепадают, сравнимые по глубине своей нежности только с ранне-весенними.
О человеке, предчувствуя с тревогой и любовью его трагедию — никогда нельзя сказать, что не ошибаешься, что не кончится все при помощи его хитрости комедией, в природе этого «от великого до смешного один шаг» совсем нет. Между прочим, как это наполеоновское выражение вышло по- большевистски («ускоренно») и как это пусто в отношении человеческого содержания.
