Дневники 1928-1929

К этому рассказу продолжение: когда я сказал ломовику, что он спас человека, он сначала не понял значения факта, но мало-помалу стал понимать, повторять «а ведь если бы не я» и т. д.

28 Сентября. Последние дни были все морозы и порядочные. Я вчера ходил промять Соловья в Ильинку. Лист потек. В парках липы отряхают последние листы.

Сегодня теплое утро с маленьким, приятным дождиком. На рассвете я вывел Нерль в огород. Стог сена наш там стоял под липой, пахло возле него сильно и сеном и особенно опавшими листьями липы. Восторг животного существования охватил меня, и я вроде как бы и помолился: «Благословен стог сена, — говорил я, — помни, Михаил, благословен именно этот твой собственный стог, и смотри только не забывай о нем, но сделай так, чтобы вдруг спросить: «а кажется, у нас был стог», и тебе бы ответили: «да, был, его съела наша корова». Пусть ты литератор, могущий заработать, если захочется, тысячу рублей в месяц и купить целое поймо стогов — все это вздор! Вот этот стог один настоящий (не вылощенная идея?), требующий сейчас в данное мгновение определенного к себе отношения. И как стог, благословен мой сегодняшний наступивший день, он во мне и я в нем: я сам тут во всем своем существе секретном, скрытом от глаз, тут моя сила рядом со слабостью, тут моя любовь и ненависть, — весь я…»

Завтра в 1 ч. дня Петя будет уже в Новосибирске.

29 Сентября. Петя должен приехать в Новосибирск.

Гибель профессора Давыдова и учителя Автономова на утиной охоте 5-го Сентября.

Нынешним летом я до того увлекся фотографией, что на охоте дело снабжения моей семьи дичью передал Пете, а сам охотился больше с пленочным аппаратом Лейка, схватывая воду, лес, поля, луга, птиц, зверей, не забывая и человеческий труд. Идеалист — Кончура. В альбоме у меня теперь вся журавлиная родина и только нет самих журавлей. Раз я увидел на фоне громадного и сложного облака треугольник журавлей, схватился за аппарат, но он был не заряжен: журавли улетели. С тех пор я искал такого же случая, но летние кучевые облака сменялись осенними, снять журавлей в облаках мне как-то не удалось, и это, право, досадно, и даже в голову не приходит снимать журавлей на земле. Так в альбоме у меня теперь есть все, кроме самих журавлей. Впрочем, я не тужу, когда в моих материалах не хватает героя: пусть интересующиеся моими снимками и рассказами сами догадываются о нем и так открывают единство всех моих материалов на журавлиной родине. Обязательным считаю на карточке лицо героя, если дело идет о свадьбе, тут жених и невеста почему-то необходимы. Но если придется снимать похороны, то я даю совет начинающим фотографам никогда не снимать покойника в гробу, и опять не могу рассказать, в чем тут дело, какой-то внутренний такт подсказывает мне и даже прямо диктует, что вокруг снимать все дозволяется, <5 нрзб.>, но самого покойника в гробу с бумажным розами, с заостренным носом и закрытыми глазами не надо снимать, — это как-то все только для родных хорошо. Я это почувствовал, снимая красные похороны охотника, погибшего на утиной охоте 5-го Сентября в районе Заболотского озера. Мне хочется рассказать об этом действительном событии подробно, отчасти, чтобы найти применение своим фотографиям, и создать фактическое дополнение к своей книге «Журавлиная родина», но, главное, просто хочется, то ли это от одиночества, то ли от природного дарования внезапная гибель на утиной забаве профессора, сложного существа, в нашей пока очень бедной стране <1 нрзб.>, свобода которого поддержит фактом необходимости для сотен тысяч людей работать серпом и молотом — разве такую тему можно литератору без убытка себе самому обойти, закрывши глаза? И потому, когда председатель Шепелевского коллектива охотников красный командир Иван Петрович Елкин взялся для салюта на <1 нрзб.> собрать взвод охотников, я взял свой аппарат и отправился из Шепелева, где мы жили и охотились с Иваном Петровичем, в Заболотье, место гибели профессора Давыдова.

3 Октября. Продолжаются ясные, сухие дни с морозами-утренниками. Болота и речки все пересохли, ни одного нигде не находится вальдшнепа.

В Москве все по-прежнему. Воронский приехал вырезать appendix, говорит, что Горького видел и тот переменился; советует повидаться. Я ему сказал на это: большинство людей умнеет, когда их по затылку ударят, но есть такие, что их и не бьют, а они все понимают.

Среди множества сделанных мной фотографических снимков есть несколько настолько художественных, что я крепко задумался: правда, как редко бывает, каким трудом и опытом дается изображение посредством слова, а тут избрал что-нибудь, сообразил немного, навел, тронул спуск затвора, и картина готова, — кто ее сделал? Многих я спрашивал об этом, показывая свои картинки, большинство отвечали, что все дело во мне самом: это я увидел и навел туда аппарат. Неправда, 75 человек из 100 способны увидеть то же, а в настоящем искусстве хорошо, если на 1000 один видит, там все от себя, тут заранее подготовлено кем-то. Кем же? Отвечаю на это: всеми нами, от первичных элементов природы до Лейца, создателя моего аппарата.

5 Октября. После двух дней дождя, оборвавшего сухую, ясную с легкими утренниками осень, вчера вечером сильно распогодилось, и ночь простояла звездная. Но рано утром не было мороза. Только уже когда солнце поднялось и уже порядочно, вдруг начала трава немного белеть. Вскоре мороз обдался росой, и наступил опять роскошный осенний день.

Мне думалось о далеких краях, где нет нашего человека и, кажется, трудно без него, но тут же вспомнилось свое главное нажитое: что человек есть везде, нужна только способность узнавать его, и она у меня есть. В этом отношении моя жизнь везде одинакова, а если нет человека, я это самое нахожу в природе.

Заключил с Елкиным договор на ремонт дома.

6 Октября. Соловей оказался будто бы бешеным и взят в клетку. Кутерьма.

Явился Лебедев — эскимос. На Соловках и там же на Севере, вообще на каторжных работах, говорят, коммунистов вовсе нет, управляет коллектив ссыльных (круговая порука) и эта власть коллектива, выраженная в избираемых лицах, будто бы чудовищно жестокая.

Начало рассказа «Гуси-лебеди». С утра до вечера изо дня в день дожди, всех замучили. Слышал не раз от женщин, потерявших близких людей, что глаза у человека умирают раньше всего. А озеро, по- народному ведь это — глаза земли, вода раньше всего чувствует умирание света, и в то время, когда в лесу только начинается красивая борьба за свет, кроны <1 нрзб.> деревьев вспыхивают пламенем и сами светят, вода лежит совершенно мертвая, и веет от нее могилой с холодными рыбами.

Дождь совсем измучил крестьян.

7 Октября. Окончен рассказ «Гуси-лебеди». Завтра посылаю Орлову.

Приходила жена худ. Ященко: он умирает от рака, хирург Розанов жене это сказал («через месяц»). Надо навестить.

8 Октября. Ходил вокруг Торбеева с Нерлью, не было ни одного вальдшнепа: очень сухо. Но зато слышал гусей, только не мог их разглядеть среди сплошных низких холодных облаков. Тем восхитительней было слышать, как невидимые любимые голоса удалялись на юг.

Больше меня ничего не растрогало и ничего я не придумал, только вспомнилась тень какой-то