наливается как бы в лохань. Это зыбкое поймо летом косят, и сено остается тут <до> самых лютых морозов. Собираются в такой мороз крестьяне целым обществом, идут в Лохань и ломают ногами тонкий лед-тощак, из-под него выступает вода и сейчас же застывает на сильном морозе. Так создается крепкая ледяная дорога, по которой крестьяне вывозят к себе в деревню из Лохани пойменное сено.
Старые крестьяне, очень недоверчивые к осушительным работам в низовьях Сулоти, рассказывают, будто Лохань очень глубокая, дно ее будто бы гораздо ниже Волжского, и потому спустить в Волгу местные воды никогда не удастся. Возможно, это неверно, однако, самая Дубна за
Профессор, этим летом погибший в Заболотье, приехал, говорят, именно поглядеть на эту редчайшую водоросль, обреченную на погибель. Но как многие биологи профессор был охотником, и на Стрежень он попал, конечно, не за Клавдофорой, а за утками. Именно вот для этого мне и приходилось рассказывать о географии Сулотского края: не в озере Заболотском погиб профессор Давыдов, а на одном из плесов Сулоти, даже и не ближайшем к озеру. Место катастрофы называется Стрежень…
Красные похороны. Мы дожидались до двух часов у Морева, пили чай, Иван Петрович рассказывал о своих бесчисленных боях в Крыму у Перекопа, и на льду у Кронштадта, и в степях за Волгой, и в дикой Карелии: там за карельские дела он и получил орден Красного Знамени. Много всего удивительного успел пережить еще молодым. Но больше всего остановило мое внимание то место рассказа, когда Иван Петрович увидел свою часть, окруженную белыми, и наклонился к земле, чтобы вымазать себе лицо коровьим навозом. «Может быть, я и самый плохенький командир, а все-таки командир и это заметно, командира сразу узнают, вот и вымазал себе лицо». Это остановило мое внимание, что стоит только немного простому рядовому покомандовать, и лицо его получит видный отпечаток носителя власти. Иван Петрович подумал, я не тому удивился, и стал свой случай с коровьим навозом толковать по-иному: что вот именно такая находчивость, подчас смешная, даже глупая как будто, главным образом и спасает людей на войне. «А то разве мог бы я уцелеть после стольких боев!» — воскликнул он. И тут только обратил я внимание, какого удивительного политика и дипломата сделала жизнь из простого деревенского парня. Я спросил его о красных похоронах довольно наивно, почему же именно похороны непременно должны быть только красными, Автономов не был партийным. Трудно представить себе более тактичного ответа, чем то, что сказал мне Иван Петрович, он так ответил, что, будь я верующим, я бы остался доволен, и
Два парня, один в картузе лесной сторож, пьяные, клялись в чем-то друг другу на всю улицу, лошадь стояла возле и ждала. Вдруг она по неизвестной причине бросилась бежать, ребята догнали ее, один схватил за вожжи, лошадь завернула и стала описывать по улице правильные круги, центром которых был парень в лесном картузе, державший вожжу. Другой парень держался за узду и описывал круги по окружности. На эту картину между прочими любопытными, улыбаясь, глядел мужчина средних лет, черноватый, загорелый, в резиновом пальто и хромовых сапогах, очень похожий на прежнего управляющего небольшими именьями. Он улыбался как-то особенно, я понимаю в том смысле, что вот сейчас ребята играют, а кончится худо. Между тем парень в зеленом картузе ухитрился вскочить на телегу и овладеть обеими вожжами, другой тоже вскочил. Лошадь стала бить задом. Ребята направили к тротуару, чтобы остановить лошадь, но тут она закинула заднюю ногу за оглоблю и остановилась. Оба парня соскочили, в зеленой фуражке — пусть он будет Зеленый — схватил лошадь за ногу, чтобы выправить, но вдруг она хватила, и он упал внутрь между оглоблями. В толпе кто-то ахнул, но еще заметней был тот момент пустоты перед гибелью человека, все же видели сверкнувшую над виском Зеленого подкову — раз! и кончено, а потом, пока успеют собраться, лошадь успеет хватить десять раз по убитому. Все это видели и замерли в пустоте, только тот загорелый в хромовых сапогах и резиновом пальто вдруг перестал улыбаться, прыгнул, как тигр, в одно мгновение со страшной силой сунул сзади телегу на лошадь, подкова только чуть задела лицо Зеленого, потом лошадь опять попала ногой за оглоблю, и, как это бывает, завалилась на бок. Человек, спасший Зеленого, схватил топор и замахнулся, чтобы перерубить ремни на оглобле, но его остановил кто-то другой, вырвал топор и стал делать так, чтобы
Никто не возражал, никто не обращал внимания на человека в резиновом пальто, спасшего жизнь другого человека, и, видимо, он сам не придавал этому никакого значения и даже не помнил, стоял у стены, зорко вглядывался в работу и улыбался.
Я сказал ему:
— А ведь вы человеку жизнь спасли.
— Ну, что же? — спросил он.
— Так, — сказал я, — не будь вас, не подыми вы телегу, Зеленый бы погиб.
— Ломовское наше дело, — ответил он, — с малолетства привыкли, знаешь, как взяться, как поддержать, как поднять.
Да, не скажи я, он бы так и не вспомнил своего дела. «Батюшки мои! —
Между тем лошадь стояла готовая, дрожала, от нее валил пар, мало-помалу она приходила в себя. Зеленый куда-то исчез. Стали догадываться: один, что ушел за
— Так вот и тут.
Я ушел радостный, что был свидетелем столь бескорыстного дела спасения жизни человеческой, но в то же время чуть-чуть меня грызло, что не будь того человека, я бы не мог спасти, я не умел ни поддержать, ни поднять, и я сам очень трусил. Но через некоторое время я понял, что все тут в специальности, что очень возможно в области своей литературной я какого-нибудь незнакомого для себя тоже спас, и не одного, что
