Дневники 1928-1929

деревенского священника, и тот вскоре тоже получил где-то сифилис и заразил жену, уже раз пораженную в самом зачатии. Лечиться священник не хотел, надеялся, — пройдет по молитве… Нет, не прошло, и он умер, заразив <3 нрзб.>. А хищники из крестьян мало-помалу, пользуясь припадками падучей, все растащили, и Варвара, когда ничего не осталось, оттого-то взяли ее детей, а она стала странствовать. Подвиг. Если ей надо было послать письмо, напр., из Москвы в Харьков, она сама шла в Харьков и так жила, ночуя в дровах, в ямах. Вся покрылась струпом и насекомыми, а все жила! В таком виде встретил ее художник и, пораженный ее поэтическими рассказами, устроил ее в Каляевку. Что особенно поразило художника — это множество птичек в рассказах. Варвара, куда бы она ни шла, где бы ни ночевала, везде были и пели какие-то чудесные птички. Раз было, художник воскликнул: «Да это же воробьи!» — «Ну, что же, воробьи, а разве плохо воробьи разговаривают? Вот было это Великим Постом, я на бревнах прилегла, а мороз был большой, мне было очень холодно сначала, а потом стало очень хорошо и тепло. За бревном был куст, прилетели воробьи на куст и стали между собой нежно разговаривать, и как хорошо они говорили, так мило, так душевно. Вдруг пришел плотник и стал меня гонять, и когда я разогрелась, увел меня в избу: так и не дали мне умереть под разговор птичек».

— Каляевка — клад поэзии, — говорил художник, — вот куда вам надо.

— Почему же вы не достали там клад для своего художества? — спросил я.

— Мне тяжел пол, для таких тем надо кого-то любить. Вот бы вам…

— Любить… разве это можно любить…

Воробьи. Старуха выбилась из сил и, больная, легла в дрова умирать. Ее подобрали, унесли в больницу и выходили. После она нам рассказывала, как ей было тогда хорошо умирать в дровах: что будто бы множество каких-то птичек прилетело и расселось в дровах и стало между собой разговаривать, да так это хорошо, так это чудесно и нежно. Солнышко садилось, и лучи золотые легли на дрова, и птички все стали, как золотые. Такая тишина легла на землю, а они тихо чуть-чуть между собой.

— Миленькие! — шепчу я.

— Миленькая, — ответили они и все до одного по очереди: — Миленькая, миленькая…

— А ведь это воробьи были, — сказали мы, узнавая их: это бывает у них из <1 нрзб.> вечером в дровах.

— Воробьи? — удивилась старушка, — может быть воробьи: вам, <1 нрзб.> лучше знать.

Собрать сказочки: 1) «Муравьи», 2) «Пчела», 3) «Воробьи», 4) «Лисичкин хлеб».

Казенно-машинное мировоззрение («трактор наш приедет, трактор нас рассудит») носит трагический характер, конечно, каждый исповедующий Маркса может говорить: мы окружены со всех сторон врагом, напрягаем последние силы и т. п. Но субъективно это очень покойное мировоззрение, оптимистическое.

<На полях> За новое и за старое.

Середа.

— Мама, что у нас сегодня?

— Середа!

— Ну вот, я так и думала: у нас середа, а Коля Звягин говорит, что у них среда.

Проглотила.

— Мама, говорят, что я была у тебя в животике. Была?

— Ну, была.

— Расскажи мне, за что же это ты меня тогда проглотила?

Закат.

Солнце спать легло и облачком покрылось.

Родина машинно-казенного оптимизма это, конечно, очаги строительства, смотреть туда, и будет казаться, что все хорошо. С этой точки зрения, напротив, деревня представляется преувеличенно враждебной хорошему машинному будущему.

Лисичкин хлеб. Хлеба у нас довольно и девочка сыта. Но когда я прихожу с охоты, вынимаю дичь, и дело доходит до остатков хлеба, который беру я с собой, Зиночка говорит:

— А это что?

— Хлеб.

— Откуда же хлеб в лесу?

Я отвечаю:

— Это Лисичкин хлеб.

Тогда Зина берет этот хлеб и съедает, хотя сама очень сыта; она уверяет, что Лисичкин хлеб много вкусней.

В Москве: 1) Деньги (11 д.). 2) Объявление (вечерка). 3) Измеритель.

13 Ноября. Взять аванс 1000 руб. Купить камеры 370 + объект.

Ross 325 = 700 руб. Ремонт камеры к 12 Дек. 55 руб.

15 Ноября. Ю. М. Соколов рассказывал нам, как отвратительно читать теперь лекции, смотришь, когда начинают записывать: это уж наверно записывают не лекцию, а «мысль» свою о словах, чтобы при случае швырнуть камень в профессора. А то было, после слов о Плеханове, что вот-де мысль об этом была у Александра Веселовского, но Плеханову не пришлось ею воспользоваться: послышался голос: «Александр Веселовский мог воспользоваться мыслью Плеханова, но не Плеханов Веселовским». — «В то время книга Веселовского еще не выходила», — ответил профессор.

Исток преступления — это соблазнительная мысль.

Хочу зла, но выходит добро — слова Мефистофеля. А кто устраивает так, что хочет добра, а выходит зло? Сейчас у нас 90 % граждан ответит: государственный деятель.

16 Ноября. Так все и держится около точки замерзания. Напудрило ночью снегом чуть-чуть и осталось на грязи. Мы хоронили Камушка. До того привычно было это имя, что настоящее имя его оратор, излагавший нам у могилы его биографию, прочел по бумажке, и все про себя повторяли за ним с большим удивлением: Николай Алексеевич Петров. В этих похоронах с музыкой и салютом охотников вижу главное достижение советской власти, нигде в мире этот последний пьянчужка, наполнивший, как говорят, после смерти свое жилище запахом спирта, драч лошади, коров, собак, кошек и всякой скотины и пушнины не удостоился бы почетных, почти военных похорон. Его любили охотники.

Чистка. Дико звучит, когда редактор Полонский (тоже и другие) бросает мне вскользь, что вот «вы в стороне стоите»… Я в стороне! Я именно у самой жизни трудящегося человека, а Полонский даже по нашей дороге пройти не сумеет, за один только нос его мальчишки задразнят. Однако, в его словах есть смысл, вот какой. Самое-самое трудное теперь для всех — «чистка» или публичный разбор жизни личной и общественной всякого гражданина. Смысл этой чистки, в конце концов, сводится к тому, чтобы каждая человеческая личность в государстве вошла в сферу действия коллективной воли. В этом все. Крестьянин, кустарь, всякого рода мастер, имеющий возможность существовать независимо от воли коллектива, является врагом республики. (Вот почему этот «кум» продал домик свой в Сергиеве и поступил в колхоз, — спокойно! А на работе в колхозе спины не сломаешь.)

Собственник может понять верующего коммуниста, только если сумеет представить себе замену всего