(сосед или кто?); хорошо бы свалить зло на соседа, но в больш. собрании, не на сходе, сосед — пустяки, надо свалить на большой первоисточник зла, а где он? вот и дуется Артем, и дуется…
Тр. Мих. Борисов, таежный человек, вышел из енисейской тайги в литературу, другие таежные люди не обрадовались этому (вот один хоть вышел в люди!), а возненавидели, каждый думал: «Вот если бы я вышел, я то бы написал!» Вот тоже теперь Арсеньева рвут. А как мужики тверские говорили о Калинине? (В своем отечестве пророк.)
Теперь у нас создалось так, что каждый выделяющийся чем-нибудь человек ставится в положение пророка в своем отечестве, причем фактически чем-нибудь он выделиться даже и не успеет, в своем отечестве тысячи глаз следят за ним, и чуть заметит кто-нибудь попытку и крикнет, все разом закричат: «А, захотел в пророки!» Сейчас же разберут, разъяснят и переведут на какое-нибудь другое место. В развенчании пророка участвуют следующие главные агенты: отечественный грибок (Артемов) и отечественная балда.
Отечественный грибок: летун в производстве, проходимец, нахватался всего (свободно говорит даже о Ницше, а сам, напр., ветфельдшер): ветер, фельдшер теперь зверовод. Продвигается или, вернее, заявляет о себе не делом, а выявлением недостатков других деятелей, посредством этого и движется, достигает места, творит беду…
Балда же бьет не туда.
Таежная сила и сила сорадования.
Найдите эдельвейс и покажите, он не обрадуется, а скажет: «А у вас в Москве этого нет».
Биологический индивидуализм (таежный) вызвал эту теорию биологического приспособления: очень спокойное состояние, противоположное тем, кто говорит, что все кончится голодом, грабежом и разбоем. Началось с того, что я спросил: как устроится у крестьян? Он ответил: «Приспособление?» — и пошел.
Мне стало вдруг покойно. Так вот первая выгода в признании: спокойствие, перемелется — мука будет.
Было очень тепло, в рубашках многие шли по улице. Но главное, это был очень яркий свет солнца, как бывает только на юге. В этом свете было одно зеленое платье, переливающее в синий цвет, на ходу колыхалась девственная грудь, и это волнение, подхваченное лучами солнца, было из зеленого в синее, как в море.
Вот красота моря: бьет о скалу сотни лет и, наконец, добивается жизни: в трещинах скал вырастают цветы, розы, саранки и эдельвейс. Сюда к цветам на «продув» от комаров и слепней выходит красивейшее в мире животное — пятнистый олень, становится на задние ноги и достает себе со скалы сочные листики винограда. Какие глаза были у этой оленихи! Я унес эти глаза с собой, как женские глаза, но когда увидел действительно женщину с такими глазами, то вдруг понял в этом возможность продолжения моей любви к морю, от которого произошли и цветы, и олень, ведь с этой женщиной я мог говорить и как-то дальше таинственно-интересно жить в том же самом…
Так вот, значит, есть любовь как рождение личности, и та любовь, о которой говорят: «Да, это же вполне естественно!» (естественная потребность). Во всяком случае, любовь, рождающая личность, главным образом это она ставит черту между человеческим и чисто «естественным» миром — отсюда «роман».
Бокорась Вас. Яковл. Владивосток. Иркутская 34, кв. 1.
Иванов жень-шень.
Овсяников Владим. Федор, т. 13–80 Пушкинская.
проф. Лесоводства д. 9 (от 2–6).
Корейская фанза «Головной кабинет» (комната для гостей).
Абрамов б. с. р., вынули из петли, он очнулся и полез в партию, а между тем ему 50 с чем-то лет!
Залив Петра Вел. с островами, как мешок.
«Желябов» капитан и Маруся.
Юрка Янковский петрушкой торговал (выращивал жень-шень).
Фанатик цифры.
Фанат. приспособления.
Г. С. Подгайный. Владив. Дзержинская 41, к. 2.
Сортировщик жень-шеня (комсомол).
Матвеев из пушной бригады: Москва, Пуш. синдикат, отд. кадров.
Мой жень-шень все 20 уч. I класс 5-й сорт имеет тело, морщины, головку, шейку, ноги, руки, косу = 40 руб.
Комсомолец зубной щеткой вычистил Ж. Ш.,
Венерин холм — лонное возвышение.
Комсомолец, зуб. щетка и китаец (рассказ Орлова).
Был у Борисова и говорил о жень-шене: что вот у нас вокруг Владивостока все горы плешивые не потому, что очень высоки, — нет! напротив, так невысоки, что человек мог доставать лес и через это очень скоро весь его уничтожил; а в Японии такие же сопки, когда-то лесные и непременно затем тоже плешивые, иные все до одной покрыты садами, Англия тоже вся представляет собой парк. Нечего искать в этих преображенных странах дикий жень-шень, всякое дерево, всякая травинка и цветок здесь носят на себе следы человеческого загада и его хозяйственной и художественной воли. Возможно, в иных странах встретить даже культурный жень-шень и целые его плантации, но это, конечно, растение уже не той силы, не той цены, потому что творческая сила прежнего дикого Ж. Ш. перешла в самого человека и распределилась на тысячи ветвей его деятельности.
Но и этот Ж. Ш., содержащийся в самом человеке, находить и понимать не менее трудно, чем находить его прежнему китайцу среди дикой природы… Жень-шень — это социальное явление.
В этом, вероятно, и есть разгадка тех душевных состояний, когда человек вздыхает об исчезновении реликтов и перемен лица земли: этот реликт он получает как «достояние»: самому-то ведь не приходится искать этот женьшень, не надо для этого ни ходить, ни заботиться о чистоте своих помыслов, реликт сфотографирован, описан со всеми подробностями: сидя за столом, читая, всякий грамотный может восхищаться этими смелыми и удивительными искателями, но поди-ка сам поищи, попробуй-ка встать со стула, выйти на улицу и начать искать Ж. Ш. в сердцах и делах этой массы людей, идущих на службу. А ведь есть он, вот даже собака Леон. Ив. Каштанка понимает разницу между хорошим и злым человеком (49 хороших жертв и 49 хищников, но 2 % тех, кто, имея тайно Ж. Ш., движет миром — Каштанка может найти, узнать).
Не потому ли деньги не прислали мне, что получили мое письмо о Лидине («мол, воздержусь»).
Холодное утро, захотелось фуфайку надеть. Вчера достал «корень жизни» и читал о том, как ищут его, как страдают. Вспоминал при этом свое хождение в град Китеж{279}
