Дневники 1930-1931

Живую церковь: там недурно^{81}.

<На полях:> Они говорят, болтают и врут потому, что сделали кое-что: Октябрь не шутка. Вам же нечего сказать на эту болтовню, потому что вам надлежит кое- что сделать (может быть из себя крест поднять!).

«Время переходит: перейдет как-нибудь без нас, а когда перейдет, мы тогда тоже примкнем к хорошему», — так живет и думает старая интеллигенция в Сов. России.

Надо бы против пентаграмм крест поднять из себя, а это тяжело очень.

Вчера смотрел, как со Страстного монастыря снимали огромных майских чудовищ, лягушек с <1 нрзб.> головами^{82} и т. п.

За событиями не надо гоняться. Каждое событие дает волну, которая достигнет непременно и тебя, сидящего за 1000 верст от исхода его. Нужно было быть готовым в себе самом, чтобы по появлении в твоей повседневной жизни понимать и общую мировую жизнь. На деле, конечно, есть множество волн, которые докатываются до тебя едва заметными и потому не воспринимаются. Но среди них все-таки везде найдется довольно, чтобы думать и понимать историю. Вот ограбили, сбросили колокол у нас — я понял борьбу креста и пентаграммы.

Православный крест… монархия… попы… панихиды… урядники… земские начальники — невозможно!

С колокольни Расстреллиевской^{83} сбросить крест не посмели, зато маем и в октябре устраивают из него посредством электрических красных лампочек пентаграмму…

<На полях:> В Федерации, а, говорят, и везде будет так: установилась «твердая пятидневка», т. е. пять дней работают, а шестой день отдыхают, таким образом больше нет уже непрерывки, из-за которой ввели пятидневку. Все свелось к спору с Богом. Он велел шесть дней работать, а у нас велят пять. А везде на всем свете есть воскресенье.

Благодарю Вас, многоуважаемая Фега Евсеевна, за письмо, за перевод и журналы, мне совестно немного, что я написал Вам о мимолетном своем самочувствии («деградация») и тем принудил Вас писать длинное объяснение. Зато вот теперь, обдумав очень многое, я решился с Вашей помощью начать серьезно работать для Европейских журналов, не обращая внимания на то, как меня будут встречать: «по платью встречают, по уму провожают», — чтобы меня читали в Европе.

Мне все говорят, что особенно в Англии мои рассказы о животных могли бы иметь успех, и что тоже следует попробовать во Франции. Вот я обращаюсь…

Во-первых, об «экзотической странице», Вы подчеркнули мне для прочтения, очевидно, как внешний пример. Этот очерк (о Тайге) сделан очень слабо, в нем нет сюжета и, самое главное, характерного для очерка, нет достоверности, что автор был в тайге, а не написал все из головы и книг. Вы знаете «Черного Араба»^{84}, и потому нечего мне Вам рассказывать, как я смотрю на очерк, как форму литературного произведения. Вот я хотел бы дать для экзотической страницы очерк с сюжетом и достоверностью. У меня есть один, который я почему-то берегу и не печатаю здесь. Его название «Мох» я переменил для Германии в «Клюквенная тропа», чтобы через клюкву дать экзотический штрих. Предложите его редактору для экзотической страницы (я точно рассчитал число букв), дайте ему понять, что, во-первых, пора бросить тигровую и крокодиловую пошлость экзотики (клюква благороднее), во- вторых, что хорошо бы дать и формально-литерный пример для очерка. Если, однако, ему нельзя отказаться от крокодильего, у них не пойдет, попробуйте в Atlantis. К сожалению, фотографии слабоваты…

Вопрос. Надо спешить со сборником. Выбирайте рассказы тщательно. Считайтесь с легкостью чтения (чтобы создать легкость печатать). Имейте в виду как план три книжки: 1) Краткий рассказ о животных, 2) Очерк — поэма; 3) рассказ для детей, который интересен и для всех. Можно, конечно, и в одной книжке дать все три жанра, если дать ее с предисловием. А впрочем, это дело Ваше, но прошу только прислать список рассказов, на которых Вы остановите свой выбор. К сожалению, фотографировать я стал <4 нрзб.> тому назад, но мастерства достиг, таланта только теперь. На всякий случай посылаю свой портрет на охоте — это годится. Остальное сделает иллюстратор.

Третье дело вот какое. Мне нужно одновременно печатать на французском и английском. Так делает, напр., Замятин и он, конечно, устроил бы мне дело с переводчиками. Но, может быть, у Вас есть связи в Париже и Лондоне (или Америке), и я мог бы устроиться через Вас (даже и с гонораром). Вам наверно приходится очень много работать, и едва ли такого рода комиссия Вам выгодна, но для нас отсюда «заграница» одна и Вы извините меня за этот, возможно… провинциализм моего предложения.

Мой сын уехал на Алтай. Я вынужден несколько обождать. Буду чрезвычайно обязан Вам, если каким-нибудь образом до отъезда получу камеру^{85}.

<На полях:> Итак, напишите пойдет «Мох» в экзот. или это…

10 Мая. Со вчерашней ночи стало немного теплее. Как задержалось! Ведь только кустарники лозы в зеленой дымке. Береза чуть распускается и цветет (сок кончился). А в общем весна еще в шоколадной поре. (Шоколадная весна.)

Позавчера был у меня N и наговорил мне очень много о практическом мистицизме, сменившем в настоящее время антропософию и т. п. — Кому говоришь? — Всему миру. — Где организация? — Нет ее и т. п.

Идея второй Голгофы. Страдают за то, что обнаружились. (И так же Христос…)

Был у Попова и много разговаривал с ним о разрухе. Вот теперь трапезную, здание XVI в. переделывают на завод, а возможно будет Педвуз, зависит от того, кто победит. Перемены во всем и везде, а причина их — авантюризм (анархист-индивидуалист). Занятно, что библиотекарь на свой счет содержит уже 5 лет сторожа и страхует библиотеку за свой счет.

Итак (майский парад) все видимость (тов. Игошин), а внутри нет ничего: nihil ^{86}. Суждено ли этому nihil начать мировой пожар, или видимость раньше того исчезнет?

Встретил Софью Карловну, у которой, известно: в роду был Карл. Она начала бранить русских: «всех без исключения». Высказала свою, а скорей всего и не свою, отчаянную мысль, что большевизм всем русским нравится тем или другим, что все без исключения ему преданы, и даже граф Олсуфьев отпустил бороду, ходит в рубашке и доволен этим свинством — в рубашке ходить.

— Все без исключения довольны этим свинством! Мне, как совсем русскому человеку, стало неловко: у нее в роду Карл, у меня лавочники. Чтобы дать ей возможность поправиться, я сказал:

— Ну, как без исключения, а вот родственник ваш Влад. Андр. Фаворский — какой славный человек.

— Так у него же мать англичанка!^{87} — воскликнула Софья Карловна.

Я приготовился сказать:

— А у меня мать испанка.

Но побоялся, что она опомнится и ей будет неловко. Она глупенькая. И какая же болтушка!