Дневники 1930-1931

Мелочи в наблюдениях:

Кошмарный лес. Береста, известно, слабо поддается гниению, сколько видишь на вырубках березовых белых пней, в которых внутри нет совсем ничего, весь пень — только берестовый белый воротник, обнимающий иногда целый букет цветов, растущих на распавшейся древесине. Так бывает часто, сгниет целое дерево внутри, а все стоит, потому что гниль скрепляет крепкий футляр бересты. Иногда довольно самого слабого прикосновения к стволу, чтобы дерево все распалось кусками. И эти куски, падающие с высоты, могут сильно ушибить, если даже и вовсе не проломить череп. Однажды я, заблудившись в болотном лесу, наткнулся на целый участок такого леса. Вокруг было глубокое болото, мне непременно надо было идти через этот ложный лес, частый, как конопля. Деревья не были так высоки, чтобы опасность была от падающих кусков. Я вырубил себе хорошую дубину и стал ею валить лес направо и налево. Так шел я легко, оставляя за собой широкую просеку.

В кошмарных снах чаще всего мне видится поезд, к которому я опаздываю или даже, что вещи свои устраиваю как-то, а сам не могу сесть и он увозит их… Теперь к этому иногда присоединяется, что я валю дубовый лес и не могу всего повалить, ему нет конца.

Пойма. Далеко виднеются стога сена: там видно заботливые хозяева скосили свои полосы и поставили стога до дождей. А то везде осока и выше колена вода, невидимая за водяными растениями.

<На полях:> Крик журавлей. Ястреба <1 нрзб.> уток. Утиные присадки. Попов Рог: глухари, тетерева, вальдшнепы.

Смотри лучше под ноги, как только увидишь листья водяных лилий (батожник), обходи, — это окно или провал под сетку сплетенных растений, по которой ходишь, раскачивая соседние кустики. Есть и кустики, даже небольшие деревья… Стожары, длинные шесты, поставленные для стогов, там и тут виднеются, ныне осиротелые. Иные покривились. В одном наверху отлупился длинный кусок бересты и мотается белым флагом даже на самом легком ветре, флаг заметный на целом море желтеющей травы. У края поймы большой бочаг, тут собралась скотина на водопой. На пастушьем шалаше треплется небольшой красный флаг. Это пастух Васька устроил. Обыкновенно он сидит тут и плетет корзины из ивы. Но сегодня он удивился пауку, плетущему паутину много искусней, чем он корзину. Взял он этого паука в руку и стал вытягивать из него паутину и наматывать сначала на палец, потом на палочку. Ему хотелось всю вымотать, и он мотал ее упрямо весь день с утра до ночи и так и не мог вымотать.

Сейчас, первой осенью, на тех ивах, с которых крестьяне дерут на дубку корье^{143}, появились рожки, совершенно как весной, — это семечки; потом к каждому семечку присадится пушинка, и ветер будет их сеять. На тех же ивах с засохшими красными листьями, с которых крестьяне содрали кору, теперь на месте семян висят белые, как снег цветы, — издали они похожи на прекрасные цветущие деревья; но это не цветы, а преждевременно выступивший пух семечка умершего дерева: ободранные ивы, умирая, как бы собрали последние силы, чтобы поскорей дать миру и пустить по ветру свои семена.

Василий Максимович Качалов.

Красивый, высокий, стройный мужик, прямо пиши Степана Разина. Особенно красива его работа, на которой он весь день и всюду он, куда ни кинешь взгляд, во всякое время то в поле, то на опушке, с дровами, то у изгороди, то у <1 нрзб.> — везде с утра до ночи этот Степан Разин. За красоту, особенно за неустанную работу ему сочувствуют. — Вот бы, — говорят, — его бы назначить, в заведующие какой-нибудь артели. — Нельзя, — говорят, — он уедчив. Раз он ехал в телеге. Я попросил взять его мои вещи. Он не взял, сослался, что тяжело. Потом вернулся: «за шесть рублей возьму». Я нанял за шесть рублей мужика, который увез не только вещи, и меня и собаку. И все-таки теперь, когда его описали, он пришел с просьбой его выручить, дать ему денег. Я дал, не глядя в лицо его, потому что он страшный. Это настоящий хищник. Домна Ивановна говорит, что это у него от деревенской серости, нигде не бывает, сызмальства работал в деревне…

Выходит как будто, что деревенская среда является положительной средой для кулака, способный человек непременно проходит в кулаки. Это очень сложный процесс: индивидуальность заостряется на достижении материального благополучия — всякий талантливый обращается в кулака. Вокруг лень, безвыходность, пьянство, слабость, зависть. Страшная среда. И вот это идеализировали и поэтизировали! Теперь кулак потерял всякий смысл, зато вся остальная деревня ринулась по легкому пути, сбрасывая с себя все старое, и плохое и хорошее.

— С ландрином можно теперь путешествовать, а с деньгами нельзя: за ландрин все дадут, и масло, и молоко.

Ночь прошла под большой чистой луной, и к утру лег первый мороз, все стало седое, но лужи не замерзали.

Когда явилось солнце и разогрело, то деревья и травы обдались такою росой, такими светящими узорами глянца из темного леса ветви елей, брусника сияла не тусклым металлом, а тоже огнями горело внизу все, и особенно хороша была вся в диадемах маленькая молодая королева-сосна. Радость, когда выходишь на охоту и видишь, как собака, сдерживаемая моей рукой, вся кипит и дрожит, мое сердце дрожит, и кровь вся кипит, совершенно как у собаки. Горюны всего мира, не упрекайте меня: ведь почти все вы еще спите и, когда вы проснетесь, обсохнет роса, кончится моя собачья радость и я тоже пойду горевать о всем вместе с вами.

Что может рассказать С. И. Огнев о своем знаменитом снимке, например, тетеревиного тока: ведь он снимал этот ток в Зоопарке. Но мне есть много чего интересного рассказать о сегодняшнем снимке моем головы вальдшнепа. Началось с того, что я вышел снимать мороз, но он все-таки слишком слабо или слишком ровно все обелил, чтобы снимать. Трещали очень ярко дрозды-рябинники, конечно, токовал петух на Антипкиной горе, и ему, как эхо, отвечал петух с Попова Рога. Несло чуть-чуть запахом овина, но этот запах в морозе не узнавался и почему-то казалось, что пахнут левкои и настурции с осенних клумб… Есть осенние одуванчики, они много меньше летних и крепче их и не по одному сидят, а на одной ножке часто штук десять. Надо снять их на бархате.

Вспомнил лаборанта Гедройца. Я только по лабораторным делам с ним разговаривал, но так почувствовал в нем хорошего человека, что до сих пор (лет 25) ярко помню. У эсеров почему-то были замечательно хорошие люди. Среди марксистов я не знал никого. Ленинское деревянное лицо имеет общие черты.

Дикари.

Качалов, одичавший в деревенском индивидуализме, погоня за материальным, такие были купцы елецкие (травили нас собаками; на что Горький злится). Одичалые дворяне (<1 нрзб.> в министерствах, а не в глуши). Одичалые ученые. Все это мертвое. <зачеркнуто: мрачная религия озлобленных мертвецов: марксизм> И так «эти мертвые души» распространяются… Вспомнишь дикарей разных классов, тоже иностранцев.

Постепенно годами можно научиться снимать в лесу сказку росы. Никогда не надо упускать снимать резкий луч солнца в лесу. Сегодня мне это не удалось, потому что — при моей страсти — упускаешь небо (передерживается) и больше: деревья и <1 нрзб.>. Возле озими убил вальдшнепа и снял его мертвого. Потом в осиннике подстрелил в крыло другого и сделал с него множество великолепнейших снимков. С 3-й линзой (непременно надо штатив, при солнце в лесу и поляне 6, 3/5 давало несколько густой негатив с 1-й линзой (4,5/25С) и без линзы (4.5/25С).

Вечером был Шершунович и рассказывал много про свою охоту на глухарей на осинах (убил вчера 6-го глухаря; подранная дробь мелка, подранок; раз увидел голову, ударил: большой глухарь, а легкий; крыло отгнило; дарить хозяйке не стал: скелет. Жизнь подранка).