Дневники 1930-1931

свет через деревья <4 нрзб.> Подземные люди, женщины с детьми на руках вылезли на свет в большом числе и вместе с нами через редкие деревья смотрели на громадную стройку.

Мой товарищ спросил:

— А может быть, и достроят?

Хозяин с большой готовностью ответил:

— А может быть, и достроят.

Оставив первых людей, мы пошли ближе и к позициям и скоро услыхали звук, отвечающий на войне пулеметам: это работали на <1 нрзб.> бесчисленные пневматические молотки. Скоро мы привыкли к этим звукам до того, что они стали нам как кузнечики. Огромное большинство их <1 нрзб.> возле цеха металлической [клепки?], и что удивительно было нам: тут были и бабы и мужики, били молотом, как будто это те самые виденные нами первые люди перешли сюда на клепку. Бабы стояли у жернова и щипцами подавали клепку рабочим, а те… Нам объяснили, что «первый человек» с этого начинал, но он уже не крестьянин, как первый, а рабочий. От вторых людей мы перешли к третьим и четвертым, просмотрели весь цех металлич…. с точки зрения формирования рабочего сознания… От цеха к цеху так мы дошли до здания комбината, в котором <1 нрзб.> каждый «первый человек», уделяя в день два часа времени, должен сделаться инженером. Так строится этот гигантский завод в расчете сделаться заводом-вузом. <2 строки нрзб.> мы видели ясный путь от Ивановых в завод-вуз.

Только одно маленькое сомнение явилось у моего товарища:

— Значит, первые люди у вас непременно должны будут быть инженерами?

— Что вы хотите сказать? — спросил заведующий комбинатом.

— Что, например, будут инженеры знать о <1 нрзб.> эллинов?

— Ага, припуск! — ответил заведующий.

И начертил нам схему технического образования, начиная от клепальщиц, кончая инженером: начиная от мальчиков в школе ФЗУ и рабочих-клепальщиц техническое образование будет сопровождаться «припуском» знаний общей культуры человечества, этот припуск расширяется все больше и больше, так что будущий рабочий уже не будет <4 нрзб.>, а самостоятельной личностью…

Не дело…

2 Марта. Вчера в «Известиях» Толстой написал, что у нас нет принудительного труда. На самом деле принуждение есть и теперь оно приблизительно, как было с колоколами: официально нет, а на местах практикуется. Толстому будет неловко, когда появится новая статья о головокружении и перегибах. Единственная позиция возможная — это признать, что в такой острый момент жизни государственное принуждение к труду необходимо так же, как во время войны.

6 Марта. Всю неделю оттепель — это, кажется, первая за эту суровую зиму.

Ах, Толстой Алеша! зачем он написал америк. рабочим, что у нас нет принудит, труда. Надо бы написать, что есть такой и да будет он, раз мы строим государство.

Процесс меньшевиков^{221}: воистину, «и покори ему под нози всякого врага и супостата»^{222}.

У нас в городе отбирают коров и в объяснение этого дают ответ: «твердое задание». Отбирают у некоторых и единственную корову, конечно, сделав при этом мало-мальски приличный социал. соус, вроде того, что хозяйка продавала молоко. Насколько это <1 нрзб.> удар и коварный! ведь прокормить в эту зиму корову (10 р. пуд сена) истинно геройский подвиг, и вот как раз в то время, когда определилось, что прокормим, ее отбирают. А в деревне все время так. И эта другая сторона героической картины строительства.

Итак, если тебе получшеет, то знай, что, значит, кому-то похужело, вроде как бы отобрали корову у кого-нибудь, чтобы ты пил молоко. Ты можешь радоваться бытию при условии забвения ближнего, ты можешь, впрочем, жить идеей, т. е. самозабвенным участием в творчестве будущего нового человека.

Через год будет лучше вот почему: тогда определится, что пятилетка удастся, и множество людей станут продолжать ее добровольно.

Определилась физиономия крестьянск. писателя: все свое делают на людях (деревня)…

Существующая жестокость — это вышло из деревни, это жестокость физическая.

Свет и тьма.

Можно до того приспособиться к работе в потемках, что чувство недостатка в свете исчезает и, даже напротив, такое может статься, что во тьме достигнутый навык при свете теряется и отличный мастер на свету делает негодные вещи. Так было в Сергиеве в 1923-м году с одним токарем, которого за примерное поведение, трезвость, честность, сердечность и большой практический ум выбрали народным судьей… Куда тут допотопные рассказы о находчивости царя Соломона. Если бы походить по городским слободам и записать переходящие из уст в уста рассказы о суде бывшего токаря, да книжку бы изучить, то, наверное, скоро бы забыли царя Соломона и, по крайней мере у нас в СССР, в соответствующих Соломону случаях, помнили бы Данилу Кондратьевича Поташенкова. Так прошло семь лет, равных по ходу событий и человеческих переживаний семидесяти обыкновенных лет. Поташенков за это время до того утвердился в своем призвании народного судьи, что отдал даже какому-то токарю-пьянице свой токарный станок со всеми инструментами, и тот все это вскоре пропил. Случилось, однажды приехал к нам в С. какой-то большой прокурор, чуть ли не сам Крыленко, и пошел из любопытства в народный суд. Конечно, сразу же Крыленко понял, что в лице народного судьи Поташенкова имеет дело с гениальным самородком. Как раз в это время устраивались в Москве краткосрочные юридические курсы. Крыленко, видя гениального человека, работающего в полных юридических потемках, как и все мы на его месте, предложил народному судье поехать на шестимесячные курсы и подучиться. С большой радостью Поташенков согласился, поехал в Москву и через шесть месяцев вернулся на свое место. С первых же выступлений выученного Поташенкова все товарищи заметили на суде ошибки, а дальше все больше и больше. Конечно, ошибки и раньше бывали изредка, но тогда малейший намек на ошибку Дан. Кондратьевич сознавал и все исправлял. Теперь же не подступись! Не прошло и года, как Поташенкову пришлось уйти из суда. Теперь в Сергиеве днем и ночью вы можете слышать оратора, который <3 нрзб.> ругает все до основания: науку, государство и в особенности почему-то кооперацию. На площади во время учения солдат он часто в стороне [делает?] то, что велит командир и смешит публику и…, шут какой-то и в то же время… Жалкое существо, я его часто видел и всегда при этом думал о так называемых «темных» людях, в <1 нрзб.> своего сердца, которое заменил им свет ученого разума.

Вечером приехал из Москвы Лева, конечно, расстроенный. «Семейная жизнь» его, по-видимому, вполне ад. Но пережить это надо. Только бы не вышел калекой.

Нет, не только иностранцам, но и плутам хорошо в Сов. государстве, считаю также, что и писателям.

Но до плутов, наверное, скоро дойдет, будут гнать, как бы не дошло и до писателей. Труднее всего мужикам. А рабочим тоже очень хорошо. Итак, страдающие — мужики и большая часть интеллигенции.

Весь идеализм собрался на строительстве заводов, надо бы колхозы посмотреть, притом <1 нрзб.> Тут ключ ко всему.

А выстроить могут…

9 Марта. Стоят сильные утренники, а в обед в лесу, засыпанном снегом, кое-где блестят капли. Начались кучевые облака. Вместо Мишки снимаю Бьюшку, и