– Надо было подать аппеляцию.
– Не хочу от них ничего… сволочи.
Я взял ее руку, осторожно провел пальцами по запястью.
– Наручники мозоль натерли. Я их больше не буду тебе надевать.
– На всю жизнь останутся… Хотя и жизни-то осталось… Слава, слушай, нет у меня сейчас настроения заниматься прическами. Ты оставишь мне гребешок?
– Нет.
– Почему?
– Хочу видеть, как ты расчесываешься. Мне нравится на тебя смотреть.
– Было бы на что! – Она вскинула руку к волосам и наконец-то улыбнулась.
– Да что ж это… – Я вновь поймал ее руку и прикоснулся к мозолям. – Может, крем принести?
– Не поможет… А можно мне в душ?
– Конечно…
Она встала, осторожно опустила расческу мне в нагрудный карман и заглянула в глаза:
– Пусть у тебя побудет, ладно?
Я кивнул, привлек ее к себе и поцеловал. На мгновение она обмякла, но встрепенулась и отскочила, сжав кулачки.
– Что, привык зэчек лапать?!
– Нет, просто… – я запнулся и выдал совсем не к месту: – …просто ты идешь в душ.
– Да, это, конечно, аргумент… – Она двинулась вперед, но у дверей ванной остановилась и повернулась ко мне. – Еще раз так сделаешь – укушу.
И тогда я поцеловал ее снова. На этот раз она не вырывалась, наоборот – обняла меня, прижалась всем телом, дрожа, как на холодном ветру. Отскочила.
– Начальство заметит – выговор получишь.
– Переживу.
– Да? Тогда стоит ходить в душ почаще… – и она скрылась за дверью.
Отмокла Даня минут за пять, а потом долго сидела на моем законном столе и разбирала волосы. А когда до конца смены осталось совсем немного, спросила:
– Слава, ты что, девушек только перед душем целуешь, а после нет?
– Не хочу пользоваться твоим минутным настроением…
– Ну-у, дурной!.. – она притянула меня к себе и крепко поцеловала.
– Что с тобой, Карл? Ты выглядишь как утопленник!
– Ее приговорили.
– Что?
– Прошение о помиловании отклонили… Как это? Как? – он вцепился мне в плечи и затряс из всех сил. – Почему?!
– Ты обращаешься не по адресу.
– Какому адресу? Все… Поздно… – Он отвернулся, сел на стол. – Как я ей скажу…
– Ну, давай я…
– Нет. Я должен сам… Завтра. Завтра скажу.
Он ушел, даже не попрощавшись, а я неторопливо обошел секцию, закинул в кладовку забытую Карлом сумку и отправился к Дане.
– Хочу в душ, – подпрыгнула она, увидев меня. Я обнял ее и поцеловал. – Все равно хочу.
Наручники опять отправились ко мне в карман, а Даня, после долгих поцелуев – в ванную. Дрызгалась она там, негромко мурлыкая, не меньше часа, а потом явилась, как господь народу, завернутая в казенное небесно-голубое полотенце.
– Вот так Диана! В тоге. В честь чего?
– Ногти у меня длинные, надо бы подстричь.
– Ай-яй-яй, опять тебя тянет на острое!
– Длинные, – хладнокровно парировала она, – а остальное не мое дело.
– Ну, как скажешь… – я достал из стола ножницы и пошел следом за ней.
Даня уселась на пол в уголке карцера, сложив ноги по-турецки, и царственным жестом протянула мне руку. Тонкие, нежные пальчики. Работой их тут давно не утруждали. Правда, впечатление изысканности портил ободок жесткой кожи вокруг запястий. Я не удержался, осторожно погладил живой «браслет», кисть руки. На ощупь хорошо чувствовалась разница – как будто жесткий брезент переходит в мягкий шелк. Пока я стриг ей ногти, то несколько раз отвлекался на эксперименты. Даже кожа ладоней казалась нежнее, чем на запястье…
