Я тоже молчал, переваривая услышанное. Потом в голову забрела одна смешная мысль:
– Слушай, у вас там Алла такая есть. Ей еще золото в Алте пророчат. Так она что, тоже должна быть беременна?
– Алка-то? Да наверняка. Она на этом спорте совсем свихнувшаяся.
Юля опять замолчала, глядя на проходную грузовой станции. Я вздохнул, извернулся на кресле и откинул подлокотник на заднем сиденье[36]. Потом вышел из машины.
– Ребята, кто из вас Андрей?
– Ну, я, – откликнулся парень в клетчатом свитере. Куртка его, свернутая в скатку, лежала поверх рюкзака.
– Кидай свои вещи в багажник. Я отвезу вас домой.
– А…
– Только без глупых вопросов, – вскинул я руки. – Пусть она вам сама все объясняет.
Валерий Алексеевич дослушал пленку, задумчиво подпер рукой подбородок.
– Слушай, Сергей, а ты что, все свои разговоры на диктофон записываешь?
– Все, – пожал я плечами. – Никогда не знаешь, в какой момент услышишь что-нибудь интересное.
– И меня пишешь?
– Пока нет. Я этот магнитофончик смог себе позволить только после нашей последней встречи.
– Понятно. – Он вынул из аппарата кассету, опустил к себе в карман. – И где она прячется?
– У меня есть телефон.
– А адрес?
– А куда она денется? Других тайников у нее нет.
– Диктуй, – хозяин кабинета достал из кармана свой «Паркер».
– Валерий Алексеевич, – осторожно спросил я. – После нашего разговора у меня возникло ощущение, что Юля для вас как дочь.
– Ну и что?
– Вы уверены, что относитесь к ней, как к родной дочери?
Валерий Алексеевич воззрился на меня с немым изумлением. Потом с раздражением. Потом встал и отошел к окну. Размышлял он почти с четверть часа, и когда я уже начал тайком зевать, резко развернулся и швырнул кассету на стол:
– Забери. Привезешь сюда пятнадцатого числа. И эту, беглую, прихвати. Черт бы вас всех побрал с вашими тайнами!
Раз уж меня занесло на Васильевский остров, я сделал небольшой крюк и заскочил к Кировскому стадиону. На кольцевой дорожке сугробы лежали в человеческий рост высотой, но асфальт между ними оставался сухим и чистым. Я загнал машину на боковой съезд, вышел и присел на теплый капот. Вскоре показалась Алла. Она бежала, прикусив губу и заметно морщась при каждом шаге. Опять, наверное, ступня болит. На меня девчонка внимания не обратила. Может, не заметила, слишком сконцентрировавшись на своей боли, а может, обиделась после нашего последнего разговора.
Через четыре дня она улетит в Норвегию, где получит золотую медаль. А потом всю оставшуюся жизнь будет хромать. И завидовать другим спортсменкам, отличающимся только тем, что у них в крови чуть меньше неких сложно-цикличных молекул. А еще – мучиться с натруженными мышцами, изношенными суставами, с рождением ребенка, а если все-таки родит – с нехваткой молока. Стоит ли одно другого? Не знаю. Потому, что я никогда не поднимался на пьедестал почета под звуки гимна, никогда мне на шею не вешали золотой медали, никогда я не жертвовал собой, защищая честь Родины на спортивной арене. Может быть, и стоит.
У входа в ЦПКиО какая-то бабка, несмотря на будний день, пыталась торговать красными и желтыми тюльпанами. Я остановился, дал ей десять долларов и забрал все. Проехал до «Спортивной», поднялся на второй этаж, нашел горничную и попросил:
– Вы не откроете двести двадцатый номер? Я вот цветы хотел девушкам поставить.
– Нет, – отрезала она, сунув руки в карманы передника. – Это категорически запрещено.
– Мы вместе зайдем. Только цветы поставим и назад. На минуточку… – Я протянул заранее приготовленный червонец. Мелочь, конечно, но ведь я ничего криминального и не просил.
– А ваза у тебя есть? – неожиданно спросила она.
– Нет, – виновато улыбнулся я. – Как-то не подумал.
– Вечно вы, мужики, не тем местом думаете, – фыркнула она и выдернула у меня из пальцев десятку. – Здесь подожди.
Она ушла по коридору и через несколько минут вернулась с пластмассовым ведерком, уже полным воды.
– Вот, ставь. Ох, подведете вы меня под монастырь. Пойдем… – Она быстро побежала вперед, остановилась у одного из номеров и открыла: – Давай, только быстро.
Я поставил охапку тюльпанов на стол, вырвал листок из блокнота, написал:
