наряду с поместным боярским ополчением, впервые шли стрелецкие полки, набранные из обычных добровольцев. В одна тысяча пятьсот пятьдесят втором году Казанское ханство вошло в состав Московского государства. Набеги степных разбойников на восточные рубежи государства прекратились навсегда. Спустя год на верность Иоанну Васильевичу присягнуло Астраханское ханство, вслед за ним в Россию влилась Сибирь, чей хан Едыгей добровольно принял царскую руку; русского подданства запросили черкесские племена – народы Северного Кавказа и ближних к нему земель. Узнав, что Ливонский орден уже пятьдесят лет не платит положенной дани, Иван Грозный распустил его, а жители Лифляндии присягнули на верность Москве. Русь расширялась с невероятной скоростью, за считанные годы увеличив свои пределы в десятки раз.[48] И мало кто связывал это с тем, что русский царь Иоанн Васильевич чаще прощал своих недругов, нежели карал их. За все пятьдесят лет своего правления он предал смерти не более двух тысяч человек – в пятнадцать раз меньше, нежели было убито во Франции во время резни гугенотов, в двадцать раз меньше, нежели повесили в Англии за время «огораживания», в пятьдесят раз меньше, нежели истребили испанцы в Нидерландах, в десятки тысяч раз меньше, нежели уничтожили европейские поселенцы в Америке за тот же период. Он вошел в историю как наиболее гуманный – и в то же время как самый ненавидимый врагами страны государь, самый оболганный из правителей России. Как единственный русский правитель, после смерти которого на протяжении поколений народ слагал плачи, а годы его царствования вспоминал как золотое время Руси.
– «Мы для королевского челобитья разлитие крови христианской велим унять… – Стоя перед креслом, в котором, закрыв глаза, отдыхал престарелый король, принц Эдвард читал грамоту со свисающей на шелковой ленте сломанной печатью. – Если король свои гордостные мысли оставит и за свое крестопреступление и за все свои неправды станет нам бить челом покорно своими большими послами, то мы челобитье его примем и велим наместникам своим новгородским подкрепить с ним перемирье по старым грамотам, также и рубежи велим очистить по старым перемирным грамотам; мы не захотим нигде взять его земли через старые рубежи, потому что по своей государской справедливости мы довольны своими землями, которые нам бог дал из старины. Если же у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками новгородскими не ссылаться, то он бы к нам и послов не отправлял, потому что старые обычаи порушиться не могут. Если сам король не знает, то купцов своих пусть спросит: новгородские пригородки Псков, Устюг, чай, знают, скольким каждый из них больше Стекольны…» Зачем ты это сделал, отец? – внезапно оборвал чтение молодой человек. – Зачем ты начал войну с русскими? Зачем наши войска под рукой Якоба Брагге просидели все половодье возле неприступного Орешка? Зачем мы рубились с ними на Вуоксе и едва не потеряли Выборг? Зачем полегли сотни наших дворян у Кивинеббзе? Ради чего? Ныне новгородцы продают у себя на торгу шведского работника за гривну, девку – за пять алтын, наших рыбаков их же ладьи не пускают в море. Половина армии сгинула без всякой пользы, а теперь ты вынужден вымаливать мир у русского царя и терпеть его унизительные шутки!
– Это плата за наш трон, сын мой, – внезапно ответил, по-прежнему не открывая глаз, король. – Я дал клятву начать войну с Россией в обмен на помощь в восстании, в свержении датской власти над нашей родиной. Я заключал этот договор тридцать лет назад, сын мой. Ты не поверишь, но Русь походила тогда на полудохлого лося, которого оставалось только освежевать и порезать на куски. Я обещал начать с ней войну в обмен на помощь в освобождении нашей родины от иноземного владычества и сдержал свое слово.
– Ты лжешь, старик!
– Кто здесь? – дернулся в кресле король, пытаясь заслониться от предзакатного солнца, бьющего в окно, но все равно не смог разглядеть ничего, кроме высокого темного силуэта.
– Кто ты таков?! – Перехватив грамоту в левую руку, принц Эдвард положил правую на рукоять меча. – Как ты смеешь…
– Оставь, сынок! – Густав Первый Ваза поднялся и сделал шаг навстречу странному гостю. – Я узнаю этот голос. Вот видишь, монах, я сдержал слово. Я обещал тебе начать войну с русскими, и я ее начал…
– Ты лжешь, старик, – оборвал его Изекиль, становясь все чернее и плотнее, словно вбирал в себя из углов комнаты весь имеющийся здесь мрак. – Я не просил тебя начинать войну с Россией. Я требовал захватить Неву и ее острова.
– Но я попытался, – опять прикрыл глаза ладонью король. – Я начал войну, и русские победили.
– Но почему ты не сделал этого раньше?! Почему ты не сделал этого тогда, когда Иван только вступал на престол, почему ты не сделал этого пятнадцать, двадцать лет назад, пока в русских землях не было никакой власти и никто не желал даже пальцем ударить ради ее интересов?
– Я не мог начать войну на востоке, – покачал головой король. – Здесь шла война с Любеком и Норвегией.
– А зачем ты в нее ввязался? Ты же получил свою свободу! Чего тебе хотелось еще? И почему ты не захватил Неву после этой войны?
– У нас в стране начались бунты, – вспомнил Густав. – У меня не было сил…
– Ты лжешь! – возвысил голос Изекиль. – Вместо исполнения клятвы начал повышать налоги, пока смертные не взбунтовались.
– Но мне нужно было вернуть долг Любеку, который оплатил мою войну с датской короной…
– Ты снова лжешь! У тебя были деньги. Ты конфисковал церковные земли и богатства католической церкви.
– Но я…
– Ложь, только ложь и ничего, кроме лжи… – приблизился вплотную Изекиль. – Ты думал, смертный, если дела веры послали меня за океан, то я не узнаю, что тут происходит? Настало время платить…
Колдун схватил короля за волосы на затылке, привлек к себе и впился в губы долгим поцелуем. А когда разжал пальцы, на пол упало бесчувственное тело.
– Теперь ты будешь королем, – повернулся к Эдварду священник. – И на тебе теперь долг передо мной за этот престол. Ты должен отнять у русских Неву, приневские земли и все острова на реке и рядом с ней. Силой этого теперь не сделать. Поэтому мирись с Русью, кланяйся ей, целуй ей пятки, но убеди русских в своей дружбе. Там, где нельзя добиться своего силой, то же можно сделать предательством. И не вздумай обмануть меня. Я не уйду навсегда. Пройдет несколько лет, и я вернусь спросить долг. Помни об этом…
Последние слова прозвучали уже из пустоты – Изекиль исчез.
– Отец, – склонился над стариком Эдвард. – Отец…
На теле короля не имелось никаких ран, никаких пятен, свидетельствующих об отравлении, никакой крови. Король Густав тихо и мирно ушел в небытие. Его место отныне принадлежало королю Эдварду.
После заключения мира новым правителем Швеция стала самым честным и последовательным союзником Руси. Страна отлавливала пиратов, мешавших русским рыбакам и торговым ладьям на Балтике, и отправляла их головы в Москву; после начала Ливонской войны решительно сражалась на стороне Ивана Грозного; в Смутное время билась плечом к плечу с русскими против поляков, обороняя своими ратями Псков, Новгород, Орешек. А после наступления мира – ушла, оставив истинным хозяевам богатые города, а себе за службу тихонько прибрала только несколько никчемных болотин, окружающих Неву да острова, что находились на этой полноводной, но бесполезной для торговых кораблей реке…
Глава пятая
Земляной вал крепости возвышался над сухим, поросшим травой рвом сажени на три. Гребень охраняли две сотни высоких, чуть не в косую сажень ростом, бугаев с толстыми оглоблями в руках. Командовал ими худосочный, наголо бритый воевода в платье иноземного покроя – видать, один из голландских или английских наемников, которых хватало на Руси и в армии, и в домах боярских.
– То-овсь! – крикнул предводитель, и молодцы опустили оглобли.
– А-а-а! – Из-за ближних кустов выскочили и ринулись на крепость сотен пять таких же молодых ребят с оглоблями, но только в повернутых задом наперед шапках.
