вызванное ею. Наконец духовник разразился:
– Вы хотите отказаться? Господи, спаси и помилуй! Что за новая причуда. Да пусть меня разразит гром небесный, если я понимаю хоть что-нибудь! Послушайте, есть от чего прийти в отчаяние: целых два года вы только и мечтаете о браке – я столько раз бранил вас за это! Превосходно! Вам нашли мужа, вы согласились – и ни с того ни с сего! Ничего не случилось, а вы: хочу отказаться! В чем дело? Да объясните же мне, ради самого неба!
Барышня Дакс объяснилась в четырех словах, коротких, как судебный приговор:
– Баррье меня не любит.
– Вот тебе и на! – воскликнул священник. У него в ушах еще звучали прежние фразы: «Меня не любят… Никто не любит меня…» Он подумал, что новая фраза была кровной сестрой прежних. Он раскрыл рот:
– Дитя мое, вы неразумны…
Но барышня Дакс внезапно подняла руку и оборвала проповедь.
– Господин Баррье не любит меня, отец мой! Он любит мое приданое. А я не хочу, я не хочу, чтоб на мне женились из-за моих денег.
И внезапно подстегнутая мыслью, которая уже шесть дней не переставала бить по самому больному месту ее самолюбия, она начала стремительно рассказывать все, быстро и вперемешку: первую ссору, торг, полуразрыв и конечную сделку, которая все устроила. Священник, мало смысливший в денежных делах, слушал с раскрытым ртом, не слишком хорошо понимая. Когда она умолкла, он подумал и решился неуверенно сказать:
– Но раз все устроилось?
– Все устроилось оттого, что ему дают двести тысяч франков! Но без этих двухсот тысяч франков он бы не постеснялся отвернуться от меня. И подумайте, отец мой, если мы разоримся когда-нибудь, если папины дела пойдут плохо, если он перестанет выплачивать ренту господину Баррье, все начнется сызнова! Я не нужна буду больше моему мужу, мой муж прогонит меня, как прогоняют прислугу! Нет, нет и нет! На это я не пойду!
Аббат Бюир вздохнул свободнее. Если дело шло только о таких пустяках!..
– Вы сумасшедшая маленькая девочка! Вы сами прекрасно знаете, что вашему мужу никогда и в голову не придет прогонять вас. Что господин Баррье проявил жадность, защищая свои интересы, это, возможно, и прискорбно. Но таков дух времени! Поскольку вы живете в нашей юдоли, Алиса, вы должны привыкнуть к тому, что чистую евангельскую мораль постоянно нарушают даже самые добропорядочные люди. Во всяком случае, когда вы будете женой господина Баррье, интересы его и ваши будут связаны нераздельно, и это является скорее гарантией для вас, что ваш жених оказался человеком стойким, который сумел противостоять даже вашему отцу и заставить его поступить так, как он того хотел.
Аргумент несколько обескуражил барышню Дакс – но только на одно мгновение.
– И кроме того, это не то! – внезапно заговорила она снова. – Это не то. Я не умею сказать, отец мой…
Она собралась с мыслями и внезапно разразилась:
– Он не любит меня. Он не полюбит меня. Я для него что-то вроде экономки, которую он берет, чтоб содержать в порядке его дом, чтоб принимать его гостей и носить красивые платья, за которые хвалить будут его! До остального ему нет никакого дела. Он вечно будет занят своими больными, своими деньгами, своим положением и ничем другим. Мне он предоставит жить подле него и не будет даже смотреть на меня: я не хочу, я не хочу!
Священник сурово выпрямился.
– Вот в чем грех! – сказал он. – Алиса, дьявол еще раз искушает вас. В ваших глазах светится внушенное им желание некоего языческого счастья. Вы почитаете возможной жизнь в холе и неге, жизнь в ласке и баловстве, жизнь, в течение которой ваш муж, позабыв свой христианский долг быть вашим опекуном и вести вас к спасению, только и будет думать о том, чтоб стоять на коленях у ваших ног. Так вот! Нет, такой жизни быть не может, оттого что такая жизнь запрещена Господом Богом.
В прежнее время Алиса Дакс, наверное, преклонила бы голову. Но времена переменились, переменились больше, быть может, чем она сама могла вообразить.
– Отец мой, – был дерзкий ответ, – отец мой, вполне ли вы уверены? Я видела людей, которые жили, сильно любя друг друга, которые жили только затем, чтоб любить друг друга. И я уверена, что эти люди не оскорбляли Господа Бога.
Внезапно разгневавшись, отец Бюир положил правую руку на свой часослов.
– Фарисеи казались белее снега, и все же Господь проклял их оттого, что их лицемерная белизна прикрывала мерзость порока. Те, которые не живут согласно закону Божьему, оскорбляют Его, и их так называемые земные добродетели только горсточка белой пыли. Царствие небесное не для них!
Барышня Дакс как бы во сне повторила про себя:
– Царствие небесное…
– И даже здесь, на земле, – продолжал авторитетно духовник, – нет счастья, ниже не от Господа. Все лживые радости, которые идут не от Него, отравлены грехом. Эти радости подобны плодам, слишком рано упавшим с дерева: они кажутся румяными и прелестными, но откройте их: их гложет отвратительный червь.
Он остановился и проницательно посмотрел на кающуюся.
– Вы видели? Вы плохо видели! Дьявол ослепил вас! И очаровав вас лживыми радостями, которыми он всегда оделяет своих клевретов, он скрыл от вас истинную радость послушания Господу. Господь повелел вам, дочь моя, быть доброй супругой, смиренной и внимательной, без гордыни и без пустых мечтаний. Послушайтесь, и вы будете счастливы, счастливы даже на этой земле, оттого что исполнение долга уже в самом себе несет награду.
Он говорил вещи, лишенные оригинальности, но он говорил их очень убедительно; и барышня Дакс, потрясенная этим голосом, который руководил ею в течение всей ее юности, начинала терять собственную
