военного флота Карфагена, — расположившийся на южной оконечности Италии, аккурат напротив Сицилии. Обычно там находилось не меньше дюжины квинкерем и еще стая из двух десятков триер. Такими силами можно было блокировать пролив между Италией и Сицилией на случай внезапного нападения врагов, причем без помощи Сиракуз.
Флот стоял и в соседних Локрах и даже в Кротоне, но уже всего по несколько кораблей в каждом городе, лишь для охраны своих берегов. Поскольку чуть дальше на восток находился Тарент, в котором тоже имелась внушительная группировка кораблей. Ведь там, как ни крути, находилась столица новой империи. Во всяком случае, за последнее время никакой информации о переносе столицы в другой город или возвращении Ганнибала в Карфаген не поступало. Он по-прежнему обитал в Таренте, там находился его главный штаб, в самом городе и его окрестностях было расквартировано много войск.
Перенос военных действий на новый плацдарм, в близкую Грецию, ничуть не пугал нового тирана. Он привык жить на войне. И похоже, не собирался из-за такого пустяка, как возможность ответного нападения греков по морю, переносить свою ставку вглубь Италии, Карфаген или еще дальше. За морем, в Африке, отлично управлялся его брат Гасдрубал, который после победы над сенатом, восстанавливал и укреплял провинцию, обосновавшись в городе предков. А сам Ганнибал, едва растерзав римские легионы, уже посматривал на восток в сторону Греции.
Несмотря на то что больше всего войск и купцов находилось в Регии, Чайка решил основать свою ставку в Кротоне. Рассудив, что отсюда одинаково близко и до Тарента, и до Регия, то есть почти до Сицилии. Да и городок был потише, чем остальные, хотя укреплен совсем не плохо. Его окружали мощные стены, а сам Кротон стоял на скалистом возвышении. При нападении с моря здесь было легко укрыться или уйти по дороге через горы в Тарент. Едва приняв такое решение, Федор занял один из пустовавших особняков какого-то римского сенатора, с террасы которого открывался отличный вид на море, и начал принимать местных купцов и военных, спешивших теперь к нему в Кротон с донесениями. Юлия поселилась здесь же, последовав за мужем и с легким сердцем оставив Тарент. У нее здесь тоже образовался собственный «штаб» — масса купцов и приказчиков, на которых были возложены заботы о неимоверно разросшемся имуществе семьи Чайки, — прибывали сюда с отчетами или за советом. Юлия взяла на себя все заботы об этом гигантском хозяйстве, окружив себя массой советников, и, надо сказать, неплохо справлялась. Даже флотилию торговых судов она приказала перегнать сюда в Кротон под охраной собственных триер, тотчас по прибытии снарядив их в плавание к берегам Испании за товарами.
Чайка и сам не упускал собственные дела из вида, уделяя им время сразу после государственных, но был рад, что его участие здесь могло сводиться к минимуму. Из сенаторской дочки вышла настоящая «королева», управлявшаяся в своем новом «королевстве» так, словно родилась с короной на голове. И когда пришел час начинать новую войну, и Ганнибал призвал его к себе в Тарент, объявив об этом, Федор мог спокойно оставить Бруттий и не беспокоиться за свои тылы. Поцеловав Юлию и взрослевшего на глазах сына, он отбыл сначала в Тарент, а оттуда в Брундизий, где начал готовить армию к новой экспедиции. За прошедшие после приказа двадцать дней он лишь однажды смог вырваться в Кротон по делам службы. Разделавшись с делами, он, конечно, посетил Юлию, подарившую ему такую жаркую ночь любви, что Чайка до сих пор вспоминал о ней, с тоской поглядывая на прибрежные скалы. Они закрывали от него сейчас далекий Кротон, а Федор словно надеялся разглядеть его с такого расстояния, с грустью понимая, что уже завтра он двинет всю свою армию в поход и не знает, когда вернется домой.
Также не очень радовала его разлука с друзьями. Урбал, проявивший себя хорошим полководцем, остался в Карфагене после его освобождения от власти сената. Он теперь был почти что правой рукой Гасдрубала, и ему прочили большое будущее. Летис, ставший наконец из рядовых героев командиром спейры, служил неподалеку от Тарента. И Федор рассчитывал его взять с собой в новый поход, если его хилиархию не отправят раньше на выполнение другого задания.
Чтобы отогнать эти тоскливые мысли, Федор вернулся с пирса на свой флагманский корабль, уединился в кубрике, навис над картой Греции и погрузился в размышления о предстоящих сражениях. Информации о том, что происходило в Греции, собранной для него шпионами, было столько, что голова отказывалась ее принимать.
Самой потрясающей новостью для Федора, раньше в силу собственных проблем не обращавшего внимания на события, происходившие на Пелопонессе, было то, что случилось на последние пятнадцать лет в Спарте. А эти события заслуживали самого пристального внимания. Ведь именно они заставил Ахейский союз, до того яростно сражавшийся против македонцев «за свободу эллинов», предать свои идеалы и переметнутся на сторону лютых врагов.
Когда Федор узнал, что подвигло ахейских стратегов на такое предательство собственных интересов, то был сильно удивлен, если не сказать потрясен. Он находился в этом времени уже много лет, перенесшись по чьей-то воле в самую гущу событий Второй Пунической войны, лишь недавно закончившейся на его глазах и совсем не так, как писали в учебниках. Он был тому не только сторонним свидетелем, но и самым активным участником. Кто знает, не случись здесь Федора Чайки и Лехи Ларина в самый переломный момент, может все вышло бы иначе. Может и Рим еще стоял бы, гордо потрясая оружием, а не лежал бы теперь холодным пеплом на семи холмах.
Но, как недавно узнал Федор, такой же переломный момент и буквально в то же время случился и для другой, не менее известной в античном мире страны, чем Карфаген. Эта страна называлась Спарта. Превратившись согласно заветам Ликурга[1] в огромный военный лагерь, она не одну сотню лет производила лучших в Греции воинов и наводила ужас на соседей своей военной мощью. Спарта устояла против нашествия персов и даже добилась гегемонии надо всеми греками, унизив Афины. Правда, теперь все эти победы, основанные на заветах Ликурга, были в прошлом. Даже для современной Греции порядки в Спарте, основанные на законах пятисотлетней давности, выглядели архаическими. И ее правители понимали это все лучше и лучше. Держаться бесконечно только на традициях и одной силе гоплитов, пусть и великолепных, но немногочисленных воинов, никак не развивая страну, было невозможно. За последнюю сотню лет Спарта проиграла много сражений, больно ударивших по ее самолюбию. Пелопонесский союз распался, от нее отошла плодородная Мессения, служившая постоянным источником провианта и рабов. Восстания илотов в самой Спарте следовали одно за другим, и вот наконец гром грянул.
Примерно пятнадцать лет назад от того дня, как Федор читал донесения своих шпионов, в Спарте произошел переворот. И все бы выглядело не так страшно для соседей, будь это простая грызня между претендентами на престол. Но спартанский царь Клеомен Третий, взойдя на престол униженной страны повел себя совсем не так, как это делали до него все цари Спарты. Вместо того чтобы защищать незыблемость заветов Ликурга, он в одночасье круто изменил жизнь своих соплеменников, объявив, что Спарта отныне отказывается жить согласно древним традициям, которые связывают ее по рукам и ногам.
Первым делом, пока никто не опомнился, царь приказал перебить всех эфоров, что и было сделано его воинами незамедлительно. Спартанские гоплиты ночью врывались в дома знатных мужей Спарты и убивали их в своих постелях. Наутро страна проснулась другой. Институт власти, сильно урезавший царей в правах и окрепший почти за семьсот лет настолько, что ни один спартанский царь не мог без разрешения эфоров и пальцем двинуть, в одночасье перестал существовать.
Чтобы успокоить разволновавшихся старейшин, не являвшихся эфорами, и простых граждан- землевладельцев, новый царь простил им все долги. А затем Клеомен Третий дошел в своих реформах до такого, отчего вся Греция вздрогнула. Чтобы успокоить илотов, притесняемых сверх меры, и прекратить восстания рабов, царь обещал им в скором времени свободу. Освободить рабов?!!! Это были не просто реформы, это была настоящая революция. Соседи по Пелопонессу в ужасе смотрели на то, как Клеомен высвобождает и накапливает силы своего народа для новой атаки на Грецию. Но не войной были страшны его революционные реформы, а такой же революцией, которая могла разгореться в соседних со Спартой странах, а оттуда распространиться мгновенно, как зараза, по всей Греции. Какой раб будет работать на своего хозяина, если в Спарте им дадут свободу? А в Греции даже самые цивилизованные полисы не могли себе пока позволить обходиться без рабов.
Вот потому-то стратеги Ахейского союза, ближайшие соседи Спарты, не имевшие достаточно сил чтобы сломить ее в одиночку, и продали свою веру в свободу эллинов, обменяв ее на помощь сильной Македонии. Македонский царь Антигон Досон, только и ждавший приглашения, чтобы вторгнуться в
