каждый кошмар заслуживает того, чтобы однажды проснуться в холодном поту…
Эта тяжесть на плечах – Голубой Дракон со мной?
Я закрыл глаза, я открыл глаза – благословенная тьма окружала меня, когти кота впивались в плечи, и это тоже была боль – блаженная боль…
Тьма подалась назад, когда в шатер вошла Старшая Хозяйка.
– С возвращением, Олекса…
Это было здорово, что со мной кто-то разговаривает. Даже если это следующая стадия моего кошмара. Я не поправил Мокашу, и даже не потому, что Алекс недавно умер. Я в принципе не был уверен, что сохранил имя.
Кофе был хорош, но и вода была бы прекрасна, и не факт, что я отличил бы одно от другого. Мне было хорошо, а Мокаша все рассказывала мне о льдинах и о льдинках, о крошечных снежинках, каждая из которых рано или поздно становится водой.
Боль не отступила, но мне было чем её разбавить, вероятно, всю следующую жизнь я буду её чем-то разбавлять, вполне возможно, что и всю предыдущую я занимался тем же.
– Когда маленькая льдинка на поверхности реки подтаивает, она становится прозрачной, хрупкой, еще секунда – и просто холодной водой… Когда подтаивает огромная ледяная гора, ее над– и подводные части тают с разной скоростью, поэтому в какой-то момент она переворачивается и ее надводная часть уходит под воду, а подводная внезапно возносится над поверхностью океана… Олекса, ты меня слушаешь?
Я слушал, хотя понять, какое я имею отношение к ледяным горам, не смог бы, даже если бы две Старшие Хозяйки рассказывали эту историю: одна – для правого, а вторая – для левого уха…
– Как тебе кажется, что думает какая-нибудь рыбешка, которая плавает рядом с крохотной подводной частью льдины, а та вмиг переворачивается и становится огромной?
– Она думает, что ей не повезло оказаться в стороне от этой катастрофы… Ты про это? – Я заговорил, я слышал свой голос. Всё, что находилось за пределами меня, казалось прекрасным, все, что внутри, – пугало.
Мой ответ был неправильным, женщины не вздыхают так, когда им дают правильные ответы, но кто я такой, чтобы пытаться отгадать?
Блаженство – прикоснуться и получить касание в ответ, счастье – забыть себя, выплеснуться, не знать, только чувствовать.
Мое утешение было пылким, и даже вспрыгнувший на постель Голубой Дракон не смог нам помешать… Все было хорошо, слишком хорошо, настолько, что, снова получив дар логического мышления, я понял: хорошо было только одному из нас, и дело не в том, что я был плох. Я просто не был тем, кто был нужен ей…
– Мокаша, скажи мне, что подумала та рыбка, неосторожно поселившаяся в тени ледяной горы?
– Она подумала, что всегда жила в тени бога и не знала, что он вернется еще при ее жизни…У каждой льдинки есть подводная часть. Решает размер. Тает каждый, переворачиваться дано не всем.
Кто ты, Олекса? Раньше я думала, что ты лучше управляешься с дубиной, чем с мечом, но сейчас в твоих руках меч Ария. Я знала: когда тебе противостоит сила, ты гнешься, но не ломаешься, я не знала, что, когда ты сдаешься, – ломается сила. Что это? Дар вызова? Но одного этого было бы мало для этого меча и для того, чтобы вернуться…
– Но ты же знала, что я вернусь…
– Знала. Потому здесь и сейчас я – Старшая Хозяйка, Мокаша, дающая нить и разрывающая связь, – ждала Олексу, мага, познавшего свою силу, чтобы он выполнил то, что должен.
– У меня есть выбор?
– Выбор есть. Только ты его уже сделал. Ты же знаешь, ты мог не делать тот шаг…
Китаец больше не вернется. Теперь я знаю, откуда он возвращался. У каждого свой дар. Китаец умел возвращаться. Фигурка, которую я вытащил у него из-за пазухи, превратилась в труху, стоило мне слегка сжать ее в кулаке.
Алёхин меня встречает в полной боевой готовности. Алёхин любит определенность – тот, кому суждено было умереть, не должен гулять по полю.
– Это точно ты?
– Лейтенант, какой ответ тебя убедит?
– Потом расскажешь, как ты это делаешь…
– Хочешь, покажу?
– Не стоит. – Алёхин опустил меч, Сява с облегчением выдохнул, отложил арбалет и помог мне подняться на бастион. Если не оборачиваться назад, можно легко представить, что ничего не случилось.
Магия Маргариты ничего не значила. Сотни убитых волков ничего не значили. Теперь я это знал. Они придут снова – еще и еще. Эти твари не отсюда, но плохо даже не это. Плохо другое: то, откуда они пришли, постепенно вливается в наше здесь и сейчас.
Странно, что я сам никогда раньше не задумывался о том, что количество всевозможных гадов, появляющихся ниоткуда тварей, объяснить просто мутациями невозможно. Слишком мало времени прошло, слишком направленные мутации. Тут скорее институтом генетики пахнет… На самом деле пахнет даже более скверно.
Если что-то появляется вдруг, есть два объяснения. Чудо – и оно появилось откуда-то. Наш случай был круче. Наш мир становился чем-то другим. Просто никому не приходило в голову спросить хотя бы у ребят из Черного отряда, как давно в их местах появились люди. Боюсь, их ответ нас не порадовал бы. И куда делся хутор Михайловский? Быть может, где-то, в другом мире, кто-то смотрит сейчас на него, не понимая, откуда он взялся – там, где раньше ничего не было.
Не было никакой Большой Стены. Мы знали об этом всегда, мы не могли не знать: ничто, подобное Большой Стене, просто не может быть создано человеческими руками. Её и не создавали. Стена – просто граница. Граница, где кончается один мир и начинается другой. То, что она непроницаема, не предназначение, а свойство.
Человечек, нарисованный на одной стороне листа бумаги, – не может перейти на другую. И дело не в том, что бумага прочна. Дело в том, что таковы свойства двумерного мира. У нас тут веселее – есть объем. Но выпрыгнуть на другую сторону мы все равно не можем.
В проклятый день и час свойства нашего мира стали другими – и появилась Стена. Быть может, так уже было. В проклятый день и час кто-то снова слишком долго смотрел в бездну, и бездна увидела нас… Я не знаю, где причина, а где следствие, но есть вещи, которых здесь быть не должно. Волки – только тени того, что пришло в этот мир. «Год от года всё холоднее…» – когда-нибудь мы можем проснуться в месте, где никто не знает, что такое лето. То, что проникло в наш мир, перемалывало мир под себя… Во всяком случае, я знаю, где оно меня ждет… Достаточно идти против северного ветра.
Мокаша слушала меня со снисходительностью учителя, принимающего экзамен у любимого ученика. Мокаша не добавила ни слова.
Костер догорал, языки пламени зря шарили вокруг – хворост кончился, надо бы сходить, но было страшно пошевелиться. Кажется: шевельнешься, не рассчитаешь – и выпадешь из этой ночи.
Костяное отделение, Маргарита и остатки Черных ушли засветло. Я их не виню: существует предел, который не переступает ни долг, ни дружба. Собственно, они бы мне только мешали. Если бы я был в состоянии использовать их как пушечное мясо – могли бы помочь. Я был не в состоянии.
Алёхин честно потратил много слов и даже попытался дать мне подзатыльник. Лейтенант считал, что заканчивать дело должны ведьмы. Я тоже так бы считал. До того, как вернулся. Просто я знал, что ведьмы сделали большее, что могли, – послали меня. По каким-то причинам тот, встреча с которым мне предстоит, был для ведьм неуязвим. Думаю, это обстоятельство их не слишком радовало, в конце концов, с вершины Лысой Горы они привыкли видеть всё маленьким и неважным. Придется отвыкать.
Данилу я отправил сам. Кто-то же должен присмотреть за нашей квартирой на Прорезной. Остались Голубой Дракон и костер, который вот-вот отдаст последнее тепло в небо…
– Ты теперь так крут, что не боишься замерзнуть? – Карина шагнула в огненное из черного. Не знал, что можно тащить такую груду веток так тихо…
– Я теперь так крут, что жду, когда кто-нибудь другой позаботится об огне…
